Женевьева Дорманн - Маленькая ручка
Родители Корины развелись. Она очень мало знала своего отца, который ушел, не оставив адреса, когда она была совсем маленькой. Она живет одна с матерью, бухгалтером в одной импортно-экспортной компании. Они живут в крошечной квартирке в самой демократичной части улицы Сен-Доминик. Корина спит в узкой спаленке, похожей на стенной шкаф, а ее мать по вечерам разбирает раскладушку в комнате, которую она называет салоном. Ничего похожего на просторную двухэтажную квартиру Ларшанов на авеню Сегюр. Но Корине незнакома зависть, и когда Диана приглашает ее в гости, она и не думает сравнивать роскошь, в которой живут Ларшаны, с неприглядной жизнью в доме ее матери, вечно озабоченной тем, как бы к трем грошам прибавить еще один, отчего непременно портится характер. Мать Корины, постоянно стонущая, наглотавшаяся транквилизаторов, подверженная депрессии и паранойе, одержима идеей о преуспеянии дочери, которой повторяет с тех пор, как только произвела ее на свет, что женщины — извечные жертвы мужчин, сплошь эгоистов и подлецов, думающих только о том, как попользоваться ими для своего удовольствия и бросить без средств. «…Посмотри на твоего отца!» Когда она возвращается по вечерам с работы, у нее нет сил стоять. У нее все время болит то тут, то там. Она хнычет по поводу и без, и волнистые морщины у нее на лбу содрогаются. Мать донимает Корину рассказами про работу, о таком или сяком, кто ее не выносит и наверняка скоро устроит так, чтобы ее выбросили на улицу… «И что тогда с нами будет?» Она может воспрянуть духом, лишь чтобы внимательно изучить дневник Корины, и всегда готова устроить скандал из-за низкой оценки. Мать хочет устроить ей будущее, в котором, по ее мнению, основополагающей составной частью является материальная обеспеченность. Желает видеть свою дочь дипломированной государственной служащей, чтобы та, как она говорит, обеспечила себе жизнь без тревог до самой пенсии. Корина плевать хотела на свою пенсию, и будущее ее вовсе не волнует, но она остерегается вякать по этому поводу, чтобы не вызвать у матери истерику со слезами, которые подрывают ее здоровье. У ее матери нет ничего общего с улыбчивой, спокойной мадам Ларшан, матерью Дианы, педиатром. Может быть, из-за профессии у нее такой ласковый голос и эта улыбка. Привыкла обращаться с младенцами, с малышами, которых нельзя пугать. Корина обожает квартиру в пастельных тонах на авеню Сегюр. Ее завораживает количество комнат, спален, где никто не спит, внушительный письменный стол отца Дианы, большая ванная комната с выдолбленной в полу ванной, как бассейн, просторная кухня из дерева и полированной стали. Ей нравится широкий коридор, такой длинный, что в нем можно заблудиться, такой длинный, что Диана, когда была маленькая, научилась там кататься на велосипеде. Ей нравятся большие камины из белого мрамора с опорами в виде львиных лап, толстые паласы, ковры, скрадывающие шум шагов, тяжелый шелк двойных гардин, глубокие пузатые канапе, большой рояль с такими белыми клавишами. Ей нравится мирная атмосфера в этой упорядоченной, изысканной квартире, и радостные ароматы, носящиеся между стен: отголоски дерева, запах кожи, амбры, кофе, с подозрением на лимонную ваниль. Эта квартира для нее — тихая гавань. Она набирается в ней сил и радости каждый раз, как приходит сюда с Дианой, чьей сестрой ей так бы хотелось быть. Она уже немного ей сестра, так как старается походить на нее, копируя ее манеру причесываться, интонации ее голоса, ее жесты.
Она любуется ее непринужденностью и замаскированной дерзостью, к которой иногда прибегает Диана, ей свойственна манера смеяться над людьми, словно она здесь ни при чем. Невинный вид Дианы Ларшан! Вид маленькой девочки, хорошо воспитанной и заневестившейся! Диана Ларшан, однако, способна вызвать в классе чудовищную бузу, особенно во время уроков географии, которые бормочет несчастная мадам Кротуа, самая никудышная из их учителей, вялая, неспособная проявить ни капельки воли, что, естественно, подталкивает учеников на самое худшее. Во время ее уроков Диана — удивительно умеет довести гвалт до высшей точки, коварно подначивая самых неугомонных в классе на неимоверные бесчинства, и готовая первой возмущаться, когда, привлеченный шумом, появляется завуч по прозвищу Пузырь. Тогда надо видеть Диану Ларшан, — которую, естественно, выбрали старостой класса, — надо видеть, как она идет к ужасному Пузырю и лепечет униженно: «Я не могу с ними справиться, месье, это невыносимо… Какое счастье, что вы здесь!»
Самое замечательное, что никто в классе не держит на нее зла за ее лицемерие. Она подчиняет себе как учеников, так и учителей, от самых глупых до самых хитрых. И Корина Перру первая чрезвычайно горда, что Диана ее отличает. Она даже не завидует дружбе Дианы с близнецами Шевире, с которыми та уезжает на каникулы. По мнению Корины, у Дианы есть полное право даже и забывать ее иногда. Тогда она ждет, смиренно стоя в сторонке, пока Диана снова соблаговолит проявить к ней интерес.
Сегодня утром урок естественных наук с мадемуазель де ля Кабиньер — естественно, прозванной учениками «Кабинкой». Это маленькая, совершенно круглая женщина лет пятидесяти с очень острыми каблуками на туфлях, которые ей велики и при каждом шаге хлопают пяткой. Она носит облегающие костюмы и похожа на Минни, подружку Микки Мауса.
Каждые две недели бедная Кабинка находится на грани апоплексического удара; бюст ее вздымается от отвращения, смешанного с негодованием, вызванными жуткими директивами министерства Народного образования, заставляющими ее открывать тридцати веселым подросткам тайны пола, размножения, контрацепции и болезней, передающихся половым путем. Если бы она могла предвидеть, что после двадцати лет преподавания ее заставят заниматься такими вещами, она никогда бы не покинула родной Мэн-э-Луар ради Парижа. Конечно, она бы осталась жить на том, что осталось от земель и замка де ла Кабиньер в Пелуай-ле-Винь. Никогда она не стала бы учительницей. Она бы насадила виноград, выращивала бы овец, своими руками бы восстановила из руин замок отцов — что угодно, лишь бы не видеть этих детишек, насмехающихся над нею. Дважды в месяц Ирэн де ла Кабиньер восходит на свою Голгофу. И самое тяжелое для этой агреже естественных наук, вошедшей в климакс, так и не узнав любви, — не столько то, что ей приходится говорить о том, что ее не касается, сколько то, что ей надо это делать перед аудиторией очень молодой, но наверняка информированной лучше нее. Ее унижение началось с первого урока. Желая проверить познания учеников, она бросила через класс фразу тоном, который должен был быть непринужденным, почти напевно — ла-ла-ла:
