Наталия Землякова - Карнавал в последние выходные августа
— Я хочу сказать, что если ты намерен здесь поселиться, то все это старое барахло, — Лиза кивнула на ватник и ботинки, — надо выбросить.
— Выбрасывать нельзя, — испугался Бекетов. — Я ребятам обещал вернуть. Ну ладно, ты не расстраивайся, сейчас уберем с глаз долой, а потом я как-нибудь отдам.
— И вообще, ты же артист и должен прилично выглядеть, а не ходить черт знает в чем, — сурово произнесла Лиза. — Ты же не на карнавале.
— Слушаю, мой босс, — поклонился обмотавший полотенце, как юбку, Бекетов. — В чем велите разгуливать по улицам и площадям великого града Московского?
— Я там подобрала тебе кое-что, — небрежно сказала Лиза.
— Где подобрала? На улице? — с наигранным ужасом спросил Иван. — Нет, я чужие обноски носить не буду, гордые мы, Елизавета, как тебя по батюшке?
— Александровна, — рассмеялась Лиза. — Не бойтесь, барин, все новое, все модное, самое прекрасное.
— Значит, будете из нас метросексуалов делать?
— Ого! Какие вы слова знаете! Будем, только не метросексуалов, а километросексуалов, — не скрывая своих желаний, ответила Лиза.
— Попробуйте, — ответил Бекетов и сбросил на пол белоснежное махровое полотенце.
В любой другой ситуации эта сцена показалась бы Лизе Соболевской вызывающе пошлой и неприличной. Но только не сейчас. Она так отчаянно соскучилась по Ивану Бекетову, что ничего не имело значения — ни слова, ни интонации. Кроме одного — он рядом с ней, и похоже, что это надолго.
Глава 6
Январь 2009 года
ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ…
Утром мне позвонила мама.
— Все прошло замечательно, — уверенно сказала она. — Вера выглядела просто прекрасно. Все в деревне сказали, что все прошло отлично.
— Ну хорошо, — ответила я, еще не совсем проснувшись. — Как ты себя чувствуешь, не сильно устала?
И вдруг я вспомнила, что же произошло с моей любимой тетей Верой, и с меня слетели последние остатки сна.
— Мама! Так ведь она умерла!
— Да, — ничуть не смутившись, произнесла мама. — Но похороны прошли очень хорошо, Вера была бы довольна.
Нет, не надо мою маму обвинять в черствости. Просто она уверена: человек в любой ситуации должен выглядеть достойно. Кстати, так же считала и тетя Вера, которая приходилась маме родной теткой, а мне — двоюродной бабушкой. Но бабушкой я ее никогда не звала — только тетей Верой. Во-первых, я помню ее лет с шести — значит, в то время ей было немного за сорок. Как мне сейчас. Во-вторых, она всю жизнь прожила одинокой — у нее не было ни мужа, ни детей. Вернее, она никогда не была одинокой — у нее были мы с братом, внуки ее родной сестры, моя мама и еще несколько родных племянниц. И, главное, была Маша — родная сестра, которая всю жизнь прожила вместе с ней. Тоже одинокая женщина. Именно поэтому мы всегда их так и звали — «девки». Нет, ничего оскорбительного в этом слове нет — просто все родственники относились к ним как к молодым и одиноким женщинам. Всегда молодым и всегда одиноким. И неважно, сколько обеим было лет, когда они умерли.
Когда я мысленно произношу «тетя Вера», перед моими глазами отчетливо встает одна картина.
Лето. Деревня. Тетя Вера переводит дух после того, как от души попарилась в бане. На ней — идеально выстиранная ситцевая ночная сорочка и фланелевый халат, на голове — туго повязанный платочек. На ногах — ультрамодные сабо на толстой деревянной подошве. Нет, тетя Вера такие бы ни в жизнь не купила — просто у нее гостим мы с моей подругой, заядлой модницей. Нам лет по пятнадцать, мы приехали на каникулы к моим теткам — Вере и Маше. И любимые темы разговоров — кто вчера провожал нас после кино из клуба и какие семьи у наших ухажеров. Мол, стоит ли с ними дело иметь. Мы, две столичные школьницы, серьезно ни с кем дела в этой деревне иметь не собираемся — нам просто нравится, что за нами ухаживает так много сельских парней. А мы их, говоря современным языком, «динамим».
Итак, тетя Вера качает тощей ногой, обутой в тяжелое деревянное сабо, вздыхает, рассуждая о никчемности очередного кавалера, и ест то, что она любит больше всего на свете — пирожное и селедку. Да, именно так, вместе. Она всегда была уверена, что это ну очень вкусно. Конечно, она даже не подозревала, что пройдут годы, и сочетание сладкого и соленого станет очень актуальным в кулинарной моде. Правда, мне кажется, что пока никто не осмелел настолько, чтобы повторить рецепт тети Веры — уплетать бисквитное пирожное, закусывая его балтийской селедочкой.
После бани все садятся ужинать. И тут тоже есть свой особый ритуал. Во-первых, надо сказать, что и тетя Вера, и тетя Маша (о ней рассказ чуть позже) практически не пили. Я лично ни разу в жизни не видела их пьяными. Но, несмотря на то, что они родились, всю свою жизнь прожили и умерли в белорусской деревне, они были эстетами в самом прямом смысле этого слова. Запасы водки и дешевого вина — это для тех, кто может помочь по хозяйству двум одиноким женщинам. Для себя — то, что привезла моя мама. Чаще всего — хорошее вино. А еще мускат. Янтарно-золотой и довольно сладкий. Уже который год я все хочу купить его и попробовать заново — действительно ли он был так вкусен, как уверяла тетя Вера, аж причмокивая от удовольствия. Но я не делаю этого, потому что боюсь разочароваться — вдруг мускат на мой сегодняшний вкус окажется ужасным?
Итак, мы ужинаем. Чаще всего на ужин молодая картошечка и суп, приготовленный из малосольных огурцов. Рецепт прост: надо взять рассол, добавить в него сметану и мелко порезанные малосольные огурцы. И зеленый лучок с укропом, естественно. Но в самом начале мы все немного выпиваем. Выглядит это так. Тетя Вера прищуривается и ехидно спрашивает нас с моей подругой: «Ну что, девки, выпить хочется?» Мы, не сговариваясь, подыгрываем тете Вере: «Ой, как хочется!». «Да, девки, быть вам пьяницами, — удовлетворенно кивает тетя Вера и дает команду: — Манька, наливай!». Нам капают по пять капель. Буквально. Может быть, поэтому, когда после танцев наши сельские друзья пьют портвейн, мы им не конкуренты. Мы ведь уже выпили с тетей Верой, и не всякой ерунды, а муската. Сейчас мне кажется, что в этом ее сценарии была высшая мудрость. По крайней мере, даже тогда, когда я уехала учиться, у меня никогда не было желания «напиться и стать взрослой». Зачем? Ведь я пила мускат с тетей Верой и тетей Машей. Так что у меня не было того самого запретного плода, который сладок.
А еще у тети Веры был свой идеал женской красоты. «Глянь-ка, идет — высокая, полная, красивая!» — приговаривала она, выглядывая из окна. Потом бросала жалостливый взгляд на меня — я не была ни высокой, ни полной, ни, соответственно, красивой. Впрочем, сама тетя Вера собственному эстетическому идеалу тоже абсолютно не соответствовала. Она была маленькой и всегда очень худенькой — кожа да кости. А еще мышцы. От тяжелой деревенской работы, которой ей приходилось заниматься всю свою жизнь.
