Кэтрин Стоун - Радуга
Жизнь Кэтрин — в музыке. Девочка скорее всего до настоящей минуты никогда и не задумывалась о своей внешности, пока жестокие слова Хилари не натолкнули ее на подобные размышления. И тем не менее истина заключалась в том, что Кэт действительно была очень красивой девочкой. Когда-нибудь ее сестренка непременно станет очень красивой женщиной.
— О нет, Алекса, это ты самая настоящая красавица! — отозвалась Кэт, и в голосе ее звучала искренняя гордость за старшую сестру.
— Хорошо, в таком случае мы с тобой обе красавицы. Все, что Хилари сказала о тебе, Кэт, — вранье, и все, что она сказала обо мне, тоже вранье.
Алексу терзала мысль о том, знает ли ее невинная маленькая сестра значение слова «шлюха», и надеялась, что нет. Достаточно было и слова «нищенка». И то и другое, разумеется, было сущим измышлением. Правда, Тейлор не была уже девственницей (после одной полнолунной летней ночи на кукурузном поле, в Канзасе, когда ей было шестнадцать), но, кружа головы парням из «Баллинджер», Алекса ни с одним из них не переспала. Она очаровывала ребят столь искусно, что ее нельзя было обвинить даже во флирте.
— Я знаю, что все это вранье — сказала Кэт, после чего, закрыв тему Хилари Баллинджер, набралась мужества, чтобы спросить сестру о более важном:
— Ты называешь меня Кэт[8]?
— Да, такое я тебе дала прозвище, — призналась Алекса и тут же пояснила:
— Это просто твои инициалы — К.А.Т., а мои — А.К.Т. Мама и папа, давая нам имена, наверное, уже, чувствовали, что я буду актрисой, а ты — милым домашним котенком.
Алекса вспомнила бесконечные бессонные ночи, которые провела за все прошедшие годы, терзаясь мыслью о том, как могла бы измениться жизнь старшей из дочерей Тейлор, если бы ее звали не Александра Кэтрин, а Кэтрин Александра. Будь она К.А.Т., возможно, и ей достался бы волшебный дар музыканта, столь лелеемый родителями.
— Кэт, — прошептала Кэтрин, глаза которой светились счастьем от того, что у Алексы для нее было специально придуманное имя, и уже только от одного того, что Алекса вообще думает о ней.
— Тебе нравится?
— О да, Алекса!
Между собой Джейн и Александр считали, что малышка совсем не похожа на котенка. Это домашнее имя скорее бы подошло стройненькой Алексе с ее удивительной кошачьей грацией и хитроватыми изумрудными глазами. И все же они с удовольствием приняли его, поскольку это имя нравилось самой Кэт и потому что за время их отсутствия в отношениях сестер произошла некая чудесная метаморфоза. Как долго родителям пришлось ждать того счастливого момента, когда их любимые дочери станут настоящими подругами!
До отъезда Алексы в Нью-Йорк — а остальному семейству Тейлоров до возвращения в Топику оставалось каких-то шесть недель — сестры старались как можно чаще быть вместе. То было хрупкое начало, робкое знакомство прежде чужих людей, которых тянуло друг к другу нечто большее, нежели сердечное желание стать друзьями.
Алекса приглашала Кэт в свою спальню, та усаживалась на кровать, а старшая сестра ходила по комнате и болтала, болтала… ни о чем, а Кэт внимательно слушала, совершенно загипнотизированная легкостью ее изящной речи, наполненной умными, интересными словами. Только в редких случаях Кэт отбрасывала свою застенчивость, и тогда Алекса открывала в младшей сестре поразительную способность выражать свои мысли живо и непосредственно, со спокойной открытостью и… удивительной для ее возраста мудростью.
— Мне кажется, мы должны простить Хилари, — предложила Кэт за неделю до окончания школьных занятий.
— Ты шутишь! — усмехнулась Алекса, глядя в ее сапфировые глаза. — Ни в коем случае, Кэт. Никогда!
— Алекса, мы должны ее пожалеть.
— Что ты сказала?
— Да. Пожалеть за то, что она такая жестокая и поэтому, наверное, очень несчастная.
Алекса уставилась на Кэт, ища в ее серьезном взгляде доказательство того, что сестра говорит о ней, прощает ее, а не Хилари. Но Алексе не удалось заметить скрытого намека в честных синих глазах. На мгновение даже подумала, не следует ли ей самой исповедоваться: «Ты права, Кэт. Хилари, должно быть, очень несчастна, раз она так жестока. Я ведь тоже горько страдала из-за своей жестокости по отношению к тебе. Понимаешь, мы с Хилари одинаковые. Нам нужно, чтобы нас обожали и нами восхищались. Но из темных уголков наших душ выползают ужасные призраки, готовые сожрать тех, кто угрожает нашему честолюбию».
Однако Алекса не исповедовалась сестренке, так же как никогда и не простила Хилари. Она просто постаралась забыть все об этой Баллинджер… потому что помнить своего врага было все равно что постоянно лицезреть уродливую часть себя самой, часть, навсегда избавиться от которой так страстно жаждала Алекса.
Теперь же Хилари стала женой человека, который был очень хорошим другом Джеймса. И Алекса поняла, что ее нежелание встречаться с Хилари диктовалось простым страхом: увидеть в старом враге жестокое отражение своей жестокости.
Зеркало… зеркало…
Но ведь прежней Алексы больше нет, не так ли? Она на это надеялась, но точно не знала, потому что слишком редко бывала один на один с настоящей Алексой, уходя от этих встреч, погружаясь в роли других женщин, которых любили. Алекса не была убеждена в том, что монстры ушли навсегда, но с тех пор как она встречалась с Джеймсом, надежда на это не покидала актрису. Джеймс знал ее гораздо лучше, чем она сама когда-либо знала себя, и Алекса начала верить в «приятность», которую она, по настоятельному утверждению Джеймса, излучает.
«Стерлинг любит тебя, потому что не знает!» — болезненное напоминание возникло ниоткуда, как дыхание беспощадного пламени из пасти никогда не умиравшего чудовища. Алекса тихо вздохнула, печально смиряясь с тем, что придется все рассказать Джеймсу. Все, и, быть может, сказать ему гораздо больше, чем он сам того хочет.
Но тут же раздался робкий шепот надежды: «Если ты можешь признаться Джеймсу, своему другу, то есть шанс, что однажды ты признаешься — и это навеки избавит тебя от кошмаров прошлого — своей сестре».
Разговаривая по телефону, Джеймс следил за Алексой и видел странное волнение на ее прекрасном лице. Положив трубку, он все еще продолжал наблюдать за ней, не смея подойти. Но как только Алекса издала легкий смиренный вздох и на ее милое лицо легла тень печали и потерянности, Джеймс не выдержал. Он ненавидел ее страдания, но еще больше ненавидел то, что за ними таилось: нечто скрытое, невидимое, опасное. Может быть, Алексе станет легче, если она расскажет ему все?
Джеймс пересек комнату по мягкому плюшевому ковру и, как только Алекса взглянула в его ласковые глаза, тихо предложил:
