Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда
Конечно, были отступления. Я и не заметила, как на моих снимках появились первые лица. Для меня они были больше, чем люди, – мои утренние французы. Другие дома жили своей жизнью, отдельной от жизни людей, проживающих в них. Мои же утренние французы были неотделимы от булочной! А не снимать булочную – было выше моих сил.
Что такое фронда? Фронда во Франции сегодня? Я знаю. Не иметь в доме сыра – вот что такое фронда во Франции сегодня. У меня не было сыра в доме. В холодильнике ютился маленький кусочек соленого сливочного масла.
Я жила в крохотной студии на втором этаже. На первом этаже жила бодрая французская семья булочника. Булочная располагалась ровно под квартирой булочника. Ранним утром меня будил запах свежего хлеба и круасанов. Я просыпалась оттого, что начинало сосать в желудке. Потом утро продолжалось круасаном с соленым маслом и сладким черным кофе. Утренний круасан доставался мне за труды. Я умывалась, спускалась вниз в булочную и пела:
– С добрым утром, любимая! Милая ты моя! – пела очень бодро, сверкая своей лысиной.
В утро дебюта булочник и его семейство пришли в ужас. Потом они сообразили, что это не ограбление, что я всего лишь улыбаюсь и пою песню. Никакой другой текст в тот момент мне не пришел в голову, и мне пришлось повторить песню, и во второй раз сбиваясь и забывая слова. Я раскланялась второй раз и приготовилась затянуть песню по новой, но тут раздались аплодисменты и мне преподнесли горячий круасан с шоколадом.
На следующее утро мы познакомились. Все в этой семье были Жубо, и все пекли хлеб и круасаны, начиная с раннего детства. Они в равной степени гордились тремя вещами. Первое, что они – французы. Второй предмет гордости – фамилия Жубо. Третье – это ремесло пекаря. Они не ходили в церковь, потому что всегда были заняты с раннего утра – и в воскресные дни, и в праздники. Но они были глубоко верующими людьми. Они передавали из поколения в поколение молитву Жубо, в которой благодарили Бога за то, что родились французами по фамилии Жубо и имеют дар печь хлеб.
На меня они смотрели как на «странную русскую» и жалели, потому что у меня не было своей «молитвы Жубо». И каждое утро давали мне возможность честно заработать свой круасан. Если утро было зыбким или вовсе моросил дождь, а потому настроение сквозило романтикой и к кофе хотелось нежности, то я пела вечную песню: «С добрым утром, любимая!». Если же светило солнце и утро начиналось «громким светом», то я заводила:
– Проснись и пой, проснись и пой! Попробуй в жизни хоть раз! Не выпускай улыбку из открытых глаз!
Вся семья месье Жубо собиралась на ставший традиционным утренний концерт из одной песни. Каждый день мы разучивали по одной фразе из песни. И хотя они старательно учили слова, но мое соло никак не сокращалось, и гонорар оставался стабильным – каждое утро за труды я получала свежайший круасан.Новый номер телефона я сообщила только маме. Кстати, она оказалась единственной, кто не обиделся на меня за побег без предупреждения. Или без уведомления. Мама всегда и во всем поддерживала меня. Для нее важным было не то, чтобы все было правильно, а чтобы мне было хорошо. Я знала: мама – единственная, кто не выдаст мой номер никому. Что бы и кто бы ей ни сказал. Если я говорю маме не давать номер телефона никому, то я могу быть уверенной, что его никто не узнает. И она будет звонить только при действительной необходимости. Мама не спрашивала отчета за Макса. Про Марка она вообще не знала. Она была убеждена в одном: важно только то, о важности чего я ей скажу. Всему остальному можно не придавать значения. Поэтому Макс, Марк – пока это не важно. Мама всегда оставалась вне моих любовных приключений. Мне удавалось выводить ее из-под огня. Всегда, но не в этот раз. В этот раз мамуле досталось. Но держалась она стойко.
Сначала они меня не потеряли. Они – это Марк и Макс. Один думал, что я в Париже или где-то там выхожу замуж за Марка. Другой, что я в России и выхожу замуж за Макса. Потом они меня потеряли. Причем оба и почти одновременно. Спустя пару дней после моего якобы отъезда Марк позвонил мне на работу, чтобы сообщить, что миссия выполнена и платье вернулось дизайнеру, что его (дизайнера) очень расстроило. Им (ему с дизайнером) пришлось даже выпить с горя бутылочку шампанского. Дизайнер всегда очень переживает, когда расстраиваются свадьбы.
Марк хотел сообщить все эти подробности мне, а вместо того получил разговор с секретарем, которая вежливо сообщила, что я уволилась и больше здесь не работаю. Тогда он нашел Нюсю. И ему стало известно, что я не просто уволилась, а уволилась по факсу и осела где-то в Европе. И теперь тусуюсь, собака такая, а где – Нюся не знает, что ее Нюсю бесит, но она ничего с этим поделать не может. И номера моего мобильного у Нюси нет, есть только домашний телефон моей мамы, но это никого не спасет.
Марк не поверил и позвонил моей маме. Он попытался объяснить, что ему очень нужно связаться со мной и как можно скорее, что это необходимо для моей же пользы и только для этого. Мама его вежливо выслушала и сказала, что ничем не может ему помочь. Что я звоню ей сама. Точнее звонила всего один раз. Но как только я позвоню снова, правда, когда это случится, мама не знает, – она сообщит о его, Марка, звонке. При этом она не попыталась уточнить, как его зовут и что конкретно нужно мне передать, равно как и не полюбопытствовала, как связаться с Марком. Он как умный человек понял, что мама не собирается ничего мне говорить. Единственным его завоеванием стало то, что он получил разрешение позвонить маме еще раз. Но не завтра, конечно. А когда-нибудь. Потом.
Второй звонок в квартире мамы раздался спустя несколько минут после ее разговора с Марком. Звонил, конечно же, Макс. Ему оперативно донесли, что меня разыскивал тот самый мой «ухажер», который, кажется, из Германии. Ухажер хотел что-то сказать о каком-то свадебном платье, из-за которого очень расстроился дизайнер этого платья (секретарь в нашей конторе явно обладала экстрасенсорными способностями), и что этот французский немец был очень удивлен, узнав, что меня нет на работе и после долго говорил с Нюсей. Макс ничего толком не понял, кроме того, что я не с Марком. Дальше он тем же путем – через Нюсю – узнал некоторые подробности. И стал звонить своей несостоявшейся теще. С ним мама поговорила теплее, но она не забыла, с каким лицом Макс привез ей мои вещи, а потому, несмотря на слезные мольбы, пообещала только одно – сказать о его звонке мне, и не более.
На следующий день оба звонка повторились. И на следующий день тоже. И на следующий. Мама не отключала телефон, потому что в любой момент могла позвонить я. Но я не звонила, а звонили Марк и Макс. Наконец, маму посетила счастливая мысль. Она позвонила Нюсе и предложила, чтобы женихи объединили усилия и сообща разыскивали меня, а ее оставили в покое. Нюся пребывала в шоке. Она хотела посоветоваться со мной, но не знала, как мне позвонить. В этот момент я набирала ее номер телефона.
