Елена Арсеньева - Любушка-голубушка
Ее било в судорогах, скрипела кровать от этих неистовых метаний, горло пересохло, как будто она сорвала голос, и Люба поняла, что кричит, что этот визг, вой, стон – нет слова в человеческом языке для обозначения тех звуков, которые она издавала! – ну да, это она исторгает из себя!
– Тш-ш, тише, – донесся наконец шепот Дениса, и по его голосу Люба поняла, что он улыбается. – Сейчас соседи прибегут, подумают, тебя тут убивают.
– Чьи соседи? – тупо спросила она, а потом вспомнила, что находится все же не во сне, а в довольно-таки реальном мире.
Наверное, следовало ужаснуться, но она, конечно, все же была не в себе, потому что не ужаснулась, а вспомнила Пашку, сына своих соседей с пятого этажа. Этот Пашка был жутко хулиганистым парнем – то есть сначала он был хулиганистым мальчишкой, а потом вырос. В детстве его хулиганство выражалось в том, что он не давал покоя нижним жильцам. Приходя из школы, он принимался носиться по квартире, оглашая дом дикими воплями. Просто так, туда-сюда носился и орал. Видимо, снимал стресс. Этого Люба сама не застала – она все же не столь давно в этой квартире жила, – но была наслышана от соседей, которые ей очень сочувствовали и говорили, что прежние жильцы именно от Пашки сбежали. На самом деле глупости, конечно, потому что Пашка уже вырос и превратился в долговязого семнадцатилетнего юнца, который очень любезно раскланивался с Любой на лестнице и в мыслях не держал носиться по квартире с разбойничьими криками. И все же соседи не зря пророчили ей беспокойную жизнь, потому что летом, когда родители Пашки уезжали на дачу (практически жили там месяцами), парень водил к себе девчонок, причем во всякое время суток, и Люба даже днем (ночью – это само собой, святое дело!) слышала припадочный скрип Пашкиного дивана (ну какая звукоизоляция в хрущевке, сами посудите?!), и не только скрип, но и некое ритмичное притопывание, как будто диван методически отсчитывал количество Пашкиных любовных телодвижений по вертикали и горизонтали. На самом-то деле, похоже, у дивана просто-напросто одна ножка была короче другой, вот он и постукивал в пол, но это уже вторично – главное, Люба порой от этого стука спать не могла… Ну а сегодня она взяла реванш и у Пашки, и у всех соседей, которые, конечно, считали ее каким-то скомканным бумажным листком, выкинутым за ненадобностью в мусорное ведро и если еще не отправленным окончательно в мусоропровод, то лишь за занятостью хозяина ее судьбы.
Да не наплевать ли? Ну и пускай слышат, как она орет от страсти!
На самом деле ей было, конечно, не наплевать, и она вся сжалась, ощутив вдруг холод, который наступал со всех сторон на ее липкое от любовного пота тело, но Денис вдруг вскочил на ее бедра верхом и сказал:
– Хочу тебе лицо обкончать и в рот тебя зае… Хочешь?
Она беспомощно таращилась на него, не постигая, как такие слова можно произносить, как вообще их можно знать! Денис передвинулся к ее лицу. Люба видела его сильные ноги, напряженный живот совсем близко – и, не веря глазам своим, смотрела, как он начинает ласкать себя. Впрочем, иногда он расталкивал ее бедра коленями и погружался во влажную, горячую глубину ее тела, бормоча о том, что там сочно, жарко, что он обожает ее… ну, даже это место он называл таким словом, от которого Люба скукожилась бы прежде и зарыдала бы от оскорбленной своей невинности, а сейчас это почему-то все было уместно, уместно то, что она видит, ощущает, и она только слабо, восторженно вскрикнула, увидев белую струйку, которая хлынула на ее грудь, шею, лицо, – и наконец она поймала плоть Дениса ртом и присосалась к ней, словно умирала, а эта солоноватая жидкость оставалась для нее единственным источником жизни. Оно, то большое, что было у нее во рту, толкалось, дрожало и трепетало, словно самостоятельное живое существо, и сейчас не Денис управлял им, а это существо – Денисом, который хрипло стонал и содрогался, повинуясь его содроганиям. Люба довольно быстро постигла, что движения ее губ и языка усиливают эти содрогания, и дала себе волю, изнемогая от нежности и своей власти над Денисом, пока он не начал осторожно высвобождаться, приговаривая:
– Ну все, умру сейчас, отпусти…
Она с неохотой разжала губы, и он высвободился. Смешно постанывая, неловко сполз с нее – она видела, как дрожат его сильные, мощные ноги, и замирала от восторга, потому что это из-за нее он обессилел, это она его обессилила! – и распростерся рядом, притянув к себе Любу. Кожа на ее лице и груди как бы стянулась от того, что оказалось на них пролито, а теперь ее увлажнил пот Дениса. Люба лизнула его влажную кожу, ощутив ее терпкую солоноватость. Что-то зверино-животное было в их совокуплении, насквозь земное, но в то же время возвышенное до такой степени, но Люба очень отчетливо ощущала: лучшие, совершеннейшие на свете стихи и мелодии рождались именно в такие мгновения плотских слияний, ибо даже самый нежный и трепетный цветок растет из черной, душной, тяжелой земли…
Денис лежал на спине, Люба – щекой на его груди, и одна ее согнутая в колене нога примостилась на его животе, а он еще придавливал ее сверху рукой, в то время как его нога сплеталась с ее ногой, а рука обнимала ее сверху. Они так обвились один вокруг другого, что понятие правое-левое, сверху-снизу исчезло, Люба даже не слишком хорошо понимала, где именно ее тело, а где тело Дениса. Под ее рукой была прядь его жестких волос, и она бездумно наматывала ее на палец. Смешно… В книжках именно мужчина наматывает прядь женских волос на палец… в книжках мужчина всегда старше, а у них все наоборот, но это оказалось неважно! И Люба засмеялась от счастья, а Денис, значит, решил, что она плачет, потому что это должно быть естественней, чем смеяться…
О да, наверное, все же правы, безумно правы те, кто уверяет, будто мужчины и женщины – совершенно разные существа, говорят на разных языках, все органы их чувств воспринимают мир по-разному, им вовеки не понять друг друга, как не пересечься параллельным прямым!
Да и ладно. Может, окажись они схожими, не было бы им даровано такого оглушительного счастья при слиянии телесном… при редкостных проблесках слияния духовного… такого восторга не ощущали бы…
– Эх, черт, жаль, идти нужно, – донесся голос Дениса, и Люба ощутила, что у нее останавливается от ужаса сердце. – Там Элька, наверное, уже ждет. Было бы время, я б тебе показал, на что способен. Я же фетишист, знаешь?
– Кто? – тихонько выдохнула Люба, изо всех сил стараясь не расплакаться от горя.
– Фетишист… пальчики женских ног целовать – это для меня ни с чем не сравнимый кайф.
Люба от изумления даже горевать перестала и смогла как-то пережить миг, когда Денис осторожно высвободился из кольца ее рук и ног и поднялся с постели:
