Лора Флоранд - Француженки не любят сказки
Когда они вышли на улицу, он набросил на ее плечи куртку, страшно довольный своей предусмотрительностью и ее недосмотром. Шли молча. Он понимал, что должен бы завязать беседу, но сердце его билось так сильно, что он не отваживался раскрыть рот. Он понимал, что речь его будет отрывистой, беспорядочной, и, возможно, он напугает ее.
Что с ним творится? И почему он нервничает из-за предстоящего секса?
У двери своего подъезда она повернулась и посмотрела на него, широко раскрыв глаза и сунув руки в карманы его куртки.
Он навис над ней, опираясь руками о дверной косяк.
– Скажи мне свое имя. – Он пытался проговорить это мягко, но понял, что у него ничего не получилось. Черт побери, он не хотел, чтобы она стала его очередной безымянной партнершей, с которой он провел горячую ночь. Вся его натура восставала против такой роли, которая долго его устраивала.
Святые небеса, она не собиралась говорить ему. Она отвернулась, а ее лицо сделалось задумчивым и отрешенным. Он почти прижался к ней, требуя ответа, и на ее лице появилась грустная, голодная улыбка.
– Жем… я… люблю, – ответила она со своим отрывистым английским «дж», и он содрогнулся всем телом.
Потом стало тихо, еще тише, чем в ту последнюю секунду перед объявлением лауреатов премии «Лучший работник Франции», когда его соперники наконец согласились, что да, он один из лучших шоколатье всего мира. Он забыл про ее имя.
– Что ты любишь? – прошептал он. Его шоколад? Его тело? То, что он рядом?
Она еще шире раскрыла глаза и глядела на него, словно попав в ловушку. Впрочем, так и было: он опирался руками по обе стороны ее тела и не собирался ее выпускать. Ее лицо сделалось пунцовым, и это было заметно даже при отблеске серебристо-золотых городских огней.
– Это мое имя, – сообщила она сдавленным шепотом.
Он заморгал, а внутри него все трепетало, стыло; он пытался быть разумным и не знал, что ему делать.
– Твое имя… Жем? – У него не получилось английское «дж»; его английский ограничивался матерными словами, которые он нахватал из фильмов, и рыночного лексикона для торговли шоколадом с такими полезными словами, как «овес» и «черная начинка – ганаш – с легкой ноткой оливкового масла». Он произнес это «Жем», и она запрокинула голову, словно наслаждалась его ласками.
Он погрузил руку в ее волосы, мягкими завитками лежавшие на голове, потом провел ладонью по ее шее, плечам, руке, провел ласково, страстно.
Она вздохнула и прижалась спиной к двери.
Его тело наполнилось новой энергией. Это было «да».
Он положил ладонь на ее живот между жесткими полами куртки, медленно провел ею кверху, по ребрам, и остановился под грудью. Ее глаза были закрыты, губы приоткрылись.
– Жем, – прошептал он; страх и желание смешивались в нем в какой-то странной, дикой гармонии.
Она задрожала и повернула голову набок; перед ним открылись ее подбородок и горло. Он принял предложение и очень нежно провел губами от уголка ее рта вниз, к шее…
– Жем, – шептал он, и его сердце грозило замереть в испуге, но тело заставляло сердце биться. – Какой у тебя код?
Он с трудом оторвался от нее, чтобы она могла повернуться в тесной ловушке между дверью и его телом и набрать код.
Не делай глупости, хотел сказать ей некий голос из его юности, оживший внутри него. Не показывай мне твой код. Не впускай меня к себе. Доминик безжалостно прогнал его.
Когда открылся замок, он мгновенно распахнул дверь, втолкнул Джейми внутрь. Дверь захлопнулась, отгородив их от улицы, погрузив в темноту. В этой темноте он поднял ее, посадил к себе на бедро и освободил одну руку, чтобы накрыть ее грудь. Приник губами к ее губам, и на этот раз они уже раскрылись и ждали его.
Дверь – к чему-то ценному – была для него открыта. Он получил приглашение войти.
Ей нравится есть медленно, маленькими кусочками, напомнил он себе. Нравится часами сидеть над лакомством, никуда не торопясь. Вот он и угощал ее собой понемножку, ласкал языком и руками, покусывал губы, целовал шею. Его тело сотрясалось от сдерживаемой страсти. Он упирался локтями в стену, с трудом сохраняя расстояние между ними. А она, чтобы не сползти с его бедра, вцепилась пальцами в его спину.
Ему нравилось это. Нравилось, как она прильнула к нему.
Тяжело дыша, он опять с трудом оторвался от ее губ.
– Скажи, куда идти. – Должно быть, он производил устрашающее впечатление – человек, потерявший над собой контроль.
Она махнула рукой в сторону ступенек. Он подхватил ее, посадил повыше, чтобы она обвила ногами его бедра, и понес наверх.
Несколько раз ему пришлось останавливаться, потому что не хватало дыхания – не от лестницы и не из-за ее веса. Он останавливался и целовал ее, держась за перила, чтобы не скатиться вместе с ней со ступенек.
Ей это нравилось. Ей нравилось. Ей нравился его вкус.
Возле квартиры ему пришлось взять у нее ключ – она так опьянела от поцелуев, что позволила бы ему обнимать ее здесь целую вечность. Но если и существовала дверь в его жизнь, которую он намеревался открыть, то именно эта, господь свидетель.
Он внес ее в квартиру и захлопнул дверь, отгородившись от проклятого мира.
Кровать, напомнил он себе и огляделся в маленькой комнате. Паркетный пол, красные шторы… Никаких стенок, никакого пола. Кровать. Или, возможно, диван.
При виде чемодана, лежавшего на полу в ее спальне, его сердце сжалось, затрепетало, словно от удара. Крышка была откинута, чемодан был набит доверху; какая-то одежда свисала с комода. Жем даже не разложила ее по ящикам. Она доставала все из чемодана – значит, была готова к отъезду в любой момент.
Он не стал обращать внимания на свое сердце. В его жизни никто не отличался особым терпением, включая его самого, и сейчас он меньше всего собирался бросать свои привычки.
Он зажег ближайшую к себе лампу, и Жем сначала застыла, потом высвободилась из его рук.
– Не надо – выключи, – взмолилась она.
Его рука замерла возле выключателя.
– Ты уверена? – разочарованно спросил он. Она стояла перед ним в густо-голубой тунике, закрывавшей ее тело, но ее лицо пылало, губы распухли от поцелуев, а глаза потемнели и горели голодным огнем. Но ведь в темноте он не увидит ни ее веснушек, ни ее разгоряченного тела и того, что с ним происходит под его ласками!
Ее губы упрямо сжались. Она скрестила руки на груди.
Он выключил лампу.
При свете, падавшем с улицы, он все же различал ее, но скорее как более светлый силуэт на темном фоне. Он не видел ни ее бледных веснушек, ни румянца смущения. В следующий раз, пообещал он себе, протягивая к ней руки, и тут же встревожился из-за своих непрестанных попыток сделать их отношения долгими.
