Наталья Нестерова - Укус змеи (сборник)
Он добился желаемого — Мамка поплыла, размечталась, на сухих дряблых щеках румянец выступил. И даже (во закалка!) хриплым голосом стала торговаться, повышать цену. Семен заявил, что суммы можно обсудить, переговоры продолжим, готовьте свои условия.
Поднявшись, почти прощаясь, как бы между прочим случайно вспомнив, спросил:
— Да, кстати. Кто приезжал по вызову на Пионерскую, двадцать три, квартира шесть месяца три назад?
— Зачем тебе?
Мамка насторожилась, но не сильно. В голове у нее сейчас арифмометр крутил колесики.
— Просто ради интереса. Никаких рекламаций, напротив. Там мои приятели живут. Говорят, прекрасный доктор приезжал.
— Дай посмотреть, — Мамка от журнального столика, за которым они беседовали, вернулась к письменному столу, — у нас все компьютеризировано.
Защелкала по клавиатуре. Семен знал, что в компьютерах она ни бельмеса, машина стоит у нее на столе для солидности, но благодарным зрителем смотрел на представление.
— Опять завис, чертяка!
— У меня тоже часто зависает, — с готовностью отозвался Семен.
— Катя! — во весь голос позвала секретаря Мамка. — Принеси журнал вызовов за прошлые месяцы!
Семен мог сколько угодно внутренне иронизировать по поводу компьютерной грамотности Мамки, но с какой скоростью она перелистывала гросбух, вела пальцем по странице!
— Вот, нашла. Вася Кладов выезжал.
Мамка и Семен обменялись понимающими взглядами, пожали плечами, покивали сочувственно.
— Хочешь к себе переманить? — спросила Мамка.
— Есть такая идея.
— Забирай. Он меня уже достал. И главное! Сестрички ему подносят! Запретила под угрозой увольнения. Да разве девок удержишь? Они на него только не молятся.
— Где Василий нынче живет?
— Как со второй женой разошелся-разменялся, так и оказался на Нахаловке. Неужели к нему поедешь?
— Скажете! — усмехнулся Шереметьев, мол, не того полета он птица, чтобы лично к заштатным фельдшерам наведываться. — Ради интереса спросил.
— Катя! Принеси адрес Василия Ивановича.
Нахаловка — городская окраина. До войны (Великой Отечественной) здесь был кожевенный завод. Для работников построили двухэтажные бараки, которые со временем, точно бородавками, обросли деревянными сараями для дров, угля и домашнего хлама, самодельными гаражами для мотоциклов. Бараки находились в аварийном состоянии, давно не ремонтировались, сараи и гаражи покосились. Все было черным, облупленным, запущенным и до крайности убогим. Но здесь по-прежнему жили люди, и бараки Нахаловки даже участвовали в городском квартирном размене. Риелторская фирма Татьяны называла их апартаменты скромно — «однокомнатные квартиры гостиничного типа». Квартирки шли по обе стороны длиннющего коридора, имели крошечный туалет и в закутке раковину с краном холодной воды. Кухня была общей, на ней стояли шесть газовых плит по четыре конфорки — конфорка на семью.
Василий Кладов родился и вырос в бараке. Детство его было счастливым и веселым. Гоняли на самокатах по коридору, пацанами дрались барак на барак. Каждый день что-то происходило: то женщины на кухне конфорки не поделят, то мужики подвыпившие схватятся и носятся друг за другом с топорами, то сарай кому-то подожгут, то крысы заведутся, то собака бешеная покусает ребятню — скуки не знали. А на свадьбы в коридоре накрывали большой стол, все выходили со своими стульями и гуляли от души. То же и на поминках, только петь хором начинали не сразу, а когда уже про скорбный повод забудут.
Детство не повторится, и сорокапятилетним вернуться в барак означало для Василия — скатиться на низшую ступень социальной лестницы, чего он вполне заслуживал.
Кладов был известной личностью в профессиональной среде. Врач от Бога — это все признавали. Есть талант писать стихи или водить кистью по полотну, а бывает дар лечить людей. Василий, по специализации кардиолог, слышал человеческое сердце, как слышит гениальный настройщик фортепианные струны. И характер у Васи под стать замечательному лекарю. Он был человеколюбив, кроток и душевен. Первая жена, учительница литературы, говорила о нем: князь Мышкин и Алеша Карамазов в одной упаковке. Трудно представить себе героев Достоевского в современных условиях, они и в тепличном девятнадцатом веке не прижились, погибли. А Вася уходил от действительности старинным русским способом — с помощью пьянства.
Существует два типа алкоголиков — пьющие регулярно и запойные. Василий представлял собой комбинацию двух типов — пил ежедневно и периодически уходил в черные запои. Никакое врачебное мастерство не могло примирить начальство с его беспробудным пьянством. Ведь пациенту не объяснишь, что нетвердо стоящий на ногах доктор на самом деле прекрасный специалист. Если ты лежишь в больнице, ночью случился приступ, а дежурный врач в пьяном забытьи дрыхнет в ординаторской, пробудиться не может, кому это понравится?
Василия выгнали из больницы, потом из поликлиники, взяли фельдшером на «скорую», но и здесь уже начались проблемы. Следующим пунктом остановки могла стать должность санитара в морге. Хотя всем было понятно, что Василия сгубила водка, ему регулярно подносили. Призовут старые коллеги в больницу проконсультировать сложный случай — отблагодарят бутылкой. Сестрички на «скорой» Кладова обожали, не могли видеть, как он мучается похмельем, наливали…
Один раз в жизни он предпринял попытку радикально избавиться от пагубной страсти. Это было, когда его попросили из больницы, устроился в поликлинику, женился во второй раз. Лечил себя сам, предварительно проштудировав современную наркологию. Продержался полгода. А потом такая тоска навалила — хоть вешайся. Серый мир, серые будни, серые чувства, серая жена. При трезвом взгляде куда-то подевались ее волшебные качества, которые грезились в подпитии. Бороться с серым миром Василий не мог, но знал, как расцветить его красками. Он сорвался и снова запил.
Автомобиль Шереметьева подкатил к бараку. Сразу откуда-то набежали пацанята, окружили диковинную машину. «Учебу в школе уже отменили? — с досадой подумал Семен. — Почему они тут шныряют, вместо того чтобы за партой сидеть? Как бы не нахулиганили. Гвоздем по капоту провести — им за милую душу. Потому что нельзя». Из институтского курса психологии Семен знал, что у мальчишек очень развито стремление напакостить по единственной причине — потому что нельзя. Но сам он никогда не рисовал фашистскую свастику на стене подъезда, не разбивал камнями чужих окон, не швырял с балкона на головы прохожих пакетов с водой, не тырил чужой почты… И его старший сын психическими атавизмами не страдает, и младший не будет. Потому что они — высшая раса!
