Кира Буренина - Сказка для двоих
Немец открыл рот, чтобы возразить, но потом взглянул в лицо Ермолаева, встал, церемонно кивнул и двинулся в сторону лифта.
— Ты все поняла? — Ермолаев устало взглянул на девушку.
— Все. — Инна мотнула красивой головой, как дорогая скаковая лошадь.
— Вижу, что не все, но мы поговорим об этом позже. А пока иди досыпай, завтра мне нужен полноценный сотрудник!
Девушка встала, коротко взглянула на Светлану и быстро, почти бегом отправилась к лифту.
— Она гуляли, наслаждалась жизнью и совсем не подозревала о том, какая у нас здесь была катавасия, — с сожалением протянула Лана. — Ну как, ваша душа теперь спокойна? Пойдем и мы?
Ермолаев выбрался из подушек, покрутил головой, разминая шею, и, взяв Светлану под руку, повел ее к лифту. У двери своего номера Лана уже была готова попрощаться с начальником, как вдруг он задержал ее руку в своей.
— Светлана, — голос его зазвучал неожиданно серьезно и официально, — я только тебе могу это поручить. Пообещай мне, что возьмешь шефство над этой девчонкой.
— Обещаю, что же мне еще остается, — вздохнула переводчица, — спите спокойно. — Она закрыла за собой дверь и не видела, что начальник не стал заходить в свой номер, а направился к лифту. Он спустился на первый этаж, подошел к стойке регистрации и попросил сотрудника поменять кодовый замок номера 3021. Шифровальное устройство издало короткий писк, и через две секунды Ермолаев получил новый электронный ключ. Удовлетворенно кивнув, шеф «Протокола» направился к лифту и вскоре был у себя в номере.
Москва, 1967 год
Они обязательно встречаются раз в пять лет. Это традиционный сбор. За тридцать с лишним лет они не раз выручали друг друга и друг в друге не разочаровались. Ни разу не было предательства, разочарования. Они такие разные — но все равно они вместе. Были среди них карьеристы, служаки, были и те, кто разочаровался в выбранной стезе. Но никто за всю жизнь не предал, сохранил верность идеалам, как бы высокопарно это ни звучало.
Они были разными еще тогда, в далеком шестьдесят седьмом, просто все они были курсантами ВИИЯ, молодыми, красивыми, уверенными в себе. Всем им предстояло стать военными переводчиками…
На втором этаже старых казарм ВИИЯ, в маленьком закутке между лабораторией устной речи и «Дубовой рощей» — кафедрой общей тактической подготовки, — они тогда хорошо выпили. Не много, а именно хорошо. Так, что еще слышали друг друга, хотя говорили одновременно. И все чувствовали, что за обычными словами в этот раз кроется нечто большее. И все понимали что: щемило души от будущего расставания. Пусть впереди еще год учебы, но уже виден порог, за которым другая жизнь. А от этого и тревожно, и печально, и весело сразу. Кто придумал клятву, уже не вспомнить. А произносили ее каждый про себя — всерьез, как молитву. И самый взрослый из них, грозный Леня Семеренко, в этот раз не позволил себе ни капли привычной снисходительности к их ребяческому романтизму, он и сам в этот вечер был неожиданно сентиментален. А Володя Разумихин, рассудительный богатырь из Владивостока, словно что-то увидел вдали — так пристально вглядывался в вечерний полумрак за окном и чему-то грядущему загадочно улыбался… И красавец Кирюша Линьков, поэт и альпинист, вдруг посуровел, стал задумчив. Неожиданно мягок и мечтателен был несгибаемый боец, потомственный военный Ваня Дигорский. Но, будто услышав какое-то мрачное предсказание, потемнел лицом любимец курса Витя Кошелев… Все они, курсанты Института военных переводчиков, были молоды, красивы, уверены в себе и друг в друге. Они в тот вечер клялись, откровенничали и мечтали. Часто такие откровения вперемешку с возлияниями забываются уже наутро, обещания кажутся пустыми, клятвы смешными. Но не в то утро. Хотя текст клятвы никем не был записан, Ермолаев уверен, что все помнят ее отлично. Речь шла о верности, бескорыстии, честности в дружбе и профессии. Ничего особенного. Нечто подобное переживали многие.
Что происходит во взрослой жизни после таких юношеских клятв? Что с этими компаниями случается? И можно ли вообще прожить жизнь так, как намеревался в юности? У курсантов дисциплина не оставляла места романтике, которая бушевала в их душах. Все — строем, все по команде.
Володя Разумихин, чтобы повидаться со своей одноклассницей, приехавшей вслед за ним из Владивостока в Москву и поступившей в историко-архивный институт, каждый раз проделывал целый ряд невообразимых трюков. Курсовой офицер Марченко, не принимая шаблонных объяснений от желающих уйти в увольнение сверх установленного списка, говорил: «Не чувствую творческих натур! Это что? „Часы сломались, надо в мастерскую“ или „На почту надо, тете послать телеграмму“, — цитировал он. — Примитив! Вы дайте оригинальную версию!» Приходилось задумываться. Или прибегать к обходным маневрам. Частенько Володя спускался по веревке из окна и, хитроумно обходя посты, устремлялся к общежитию своей возлюбленной, путь в ее комнату опять же лежал через окно. Эти авантюры приходилось покрывать его лучшему другу — старшине курса Михаилу Ермолаеву.
А с Витей Кошелевым, отцом Инны, была другая история. Однажды он сказал друзьям: «Я могу влюбиться прямо сейчас, здесь, в метро, но если это случится, то навсегда!» В вагоне метро, как назло, никого не было. Потом вошла девушка. Витя подошел к ней и познакомился. Вышли вместе на станции «Парк культуры». Он спросил, сколько ей ехать до общежития на автобусе. Оказалось, пятнадцать минут. Он прикинул: срок увольнительной истекал через час, по времени укладывались. Витя проводил девушку. Потом на ней женился и до сих пор любит безумно. Недавно позвонил Ермолаеву, попросил взять на работу дочь, научить делу, присмотреть за ней. Инна вся в мать: красивая, сложная, избалованная. Но разве откажешь другу?
Отель «Хилтон», 13 октября, 8.00-8.30
— Привет, ночная красавица. — Ника уже сидела за столом у окна, пила кофе и читала газету.
— Почему «ночная красавица»? — искренне удивилась Светлана.
— Вид у тебя такой… — многозначительно заметила Вероника, — лицо бледное, синяки под глазами, глаза красные…
— Спасибо, от тебя это слышать особенно приятно, — обиделась Светлана и пошла к общему столу с тарелкой.
Когда она вернулась с порцией овсяной каши и свежевыжатым апельсиновым соком, на столе уже стояла вторая чашка горячего кофе.
— Оставим пока в покое мой внешний вид, — произнесла Лана, отпивая сок, — расскажи, как дела у папы. Звонила домой?
— Они мне звонили. Врачи говорят, что выкарабкается наш профессор Дигорский. И я теперь верю, что все худшее позади.
— Ну и слава Богу, будешь звонить, передавай привет.
