Измена. Боль моего сердца (СИ) - Янова Екатерина

Зажмуривается.

– Не сорвался, – цедит зло.

– Но наверняка хотелось, – усмехаюсь. – И чего ты мучил себя? Пришёл бы, сказал честно и шёл бы на все четыре!

– Ага! Чтобы тебя удар хватил? Так ведь и случилось в итоге! То, чего мы больше всего боимся, в итоге случается.

– А это потому, что ты прав: ложь порождает ложь. И ты собрал намного больший ком, чем я.

– Не спорю. Но я не отрицаю своей вины!

– Отлично. Вот мы разобрались во всём. Каждый признал свои косяки. И теперь мы такие честные. Скажи, что ты ждёшь от меня, что я тебя прощу? Забуду эту грязь? Забуду твоё враньё?

– Я не знаю, Маш, – отчаянно запускает пальцы в волосы. – Но я люблю тебя. И не хочу терять тебя и Богдана.

– Богдана ты не потеряешь. Он твой сын. А меня… Ты потерял в тот момент, когда злость поставил выше нашей семьи!

Замолкает, отходит к окну, и долго стоит там с напряжённой спиной.

– И что ты предлагаешь? – спрашивает безжизненно.

– Я не знаю. Но с тобой рядом мне тяжело.

– Я могу уйти, но… как ты справишься с ребёнком?

– Справлюсь. Когда тебя не будет рядом, у меня не останется выбора.

Да, я не уверена в своих словах, но… Рядом со Святом я не справлюсь тем более.

– Хорошо, – звучит обречённо. – Я уйду. Прямо сейчас. Но если я понадоблюсь… звони в любое время. И на мои звонки отвечай. Мне важно знать, что тебе не стало хуже.

Разворачивается, натягивает свитер поверх футболки, уходит в прихожую, шуршит верхней одеждой.

Ещё через минуту хлопает входная дверь.

Этот звук как выстрел в пустой квартире.

Ушёл… Вот так легко.

Но ты же этого и хотела, разве нет?

Нет! Я хотела тепла, любви, счастья! Но видимо, не судьба…

И мне становится холодно и одиноко. Слёзы подступают. И я рыдаю, оплакивая нашу окончательно разрушенную семью.

Глава 31.

Выхожу на улицу, вдыхаю морозный воздух. Пробирает озноб. Нет, это не от холода, это от скручивающего нутро отчаяния.

Я знал, что так будет. Знал, что Маша не простит.

Но с детской наивностью до последнего надеялся на лучшее. Наверное, такова людская сущность, а может, это реакция психики.

Очень не хочется нам признавать неотвратимость каких-то страшных для нас вещей, вот и пытается наш мозг обманываться и водить нас кругами глупой надежды.

Но больше надеяться не на что. Маша озвучила своё решение, а я поклялся, что исполню её волю, наступив на горло своим желаниям и потребностям.

А потребность быть рядом с семьёй у меня лютая…

Не понимаю, как справиться. Что делать, куда идти. Но… куда-то надо.

Ощущаю себя бездомным псом, которого хозяин выкинул на мороз. Но… жалобы необъективны. Я не пёс, а в том, что хозяйка выставила меня на улицу, виноват я сам.

Достаю сигареты, прикуриваю, жадно затягиваюсь. В последние дни почти не курил. Маше вреден дым, и ребёнку тоже.

Но… теперь я опять мимо них, и можно дымить до тошноты.

Поднимаю повыше воротник пальто, бесцельно бреду по улице. Прохожу мимо моей припаркованной тачки. Можно сесть в машину, прокатиться, но я сегодня пил. Пусть и немного, но за руль уже не сяду.

Варюсь в своём внутреннем болоте, на автомате переставляя ноги. Сам не замечаю, как дохожу до ярко освещённого проспекта. Сворачиваю в аллею.

И уже через пару минут ноги приводят меня к заснеженному фонтану.

Усмешка кривит губы.

Зачем ты пришёл сюда?

Кто бы мне ответил.

Но символично. У этого фонтана мы с Машей познакомились.

Начало и конец.

В тот день было жаркое лето, Маша сидела на бортике, и брызги воды сверкали в её светлых волосах.

Сегодня это место сковал лютый холод. Оно пустынно, безжизненно, одиноко.

Тёмная бетонная башня по центру огромной круглой чаши смотрится как измождённый старик, уставший от жизни.

Вот так и мы с Машкой. Беззаботно грелись под лучами солнца и даже не заметили, как вокруг всё начало меняться. А потом грянул гром и резко похолодало. И вот сегодня наша семья стала такой же ледяной и безжизненной, как этот фонтан.

Только к нам лето едва ли придёт. Боюсь, в нашей жизни зима сковала всё холодом навсегда.

Бреду назад по аллее. Прямо через дорогу горит огнями гостиница. Ну что ж. Пусть будет она.

Беру себе номер с окнами на площадь с фонтаном.

Выхожу на балкон и ещё долго курю. Периодически поглядываю на упорно молчащий телефон.

Маша, ты ведь позвонишь, если что-то пойдёт не так? Ты обещала.

Мыслями я всё ещё там, с женой и сыном. Вот сейчас малыш должен проснуться. Интересно, Маша найдёт нужную смесь? Бутылочку всегда я наводил, и у нас в шкафчике собралось немало разных упаковок с марками смеси, которая Богданчику не подошла.

Что, если Маша не вспомнит, какую именно нужно? А если ей самой станет плохо? А если…

Миллион этих “если” разрывают голову. Позвонить?

Но они могут спать. Будить тоже не хочется.

И вот я маюсь, не зная, как успокоиться.

Принимаю душ, ложусь в кровать. Но мне всё не так. Матрас слишком мягкий, подушка неудобная. А дома я как-то и на ковре заснул перед кроваткой Богданчика. И мне было охренеть как комфортно.

Глаза слипаются от усталости и недосыпа, но стоит закрыть их, как из глубин сознания поднимается липкий страх за Машку, и ещё более сильный – что я потерял её навсегда.

Не получается смириться с этой мыслью, но от меня больше ничего не зависит. Да, я буду подыхать без них, но обещания своего не нарушу. Если Маша не позовёт – навязываться не стану. Буду помогать, но на расстоянии.

Раз ей так легче, я дам ей эту свободу.

Кое-как проваливаюсь в беспокойный поверхностный сон, уже ближе к утру. Снится какая-то муть, из которой меня выдёргивает назойливый, противный звук.

С трудом разлепляю глаза. И тут же подрываюсь, хватаю в руки разрывающийся вызовом телефон.

Машка!

– Да, – отвечаю хрипло.

– Свят! – рыдает она. На заднем фоне истошно орёт сын. – Богданчику плохо. Я не могу его успокоить. У него температура высокая. Я боюсь. Что делать?

– Чёрт! Меня жди! Я сейчас буду!

Глава 32.

Домой лечу, как подорванный. Бегом. Попробовал вызвать такси, но в пять утра рядом со мной не было машин, а ждать даже двадцать-тридцать минут я не мог.

Влетаю в квартиру, тут истерика продолжается. Кое-как перевожу дыхание, скидываю куртку и спешу в детскую. Машка бледная, как стена, губы дрожат, прижимает орущего Богдана, и сама покачивается из стороны в сторону, как сомнамбула.

– Маш, – окликаю её.

– Свят! – оборачивается. В глазах паника. – Свят, с ним что-то не так! – всхлипывает, пытается встать, её опасно покачивает.

– Тихо. Сиди. Я сейчас.

Иду в ванную, спешно мою руки. Педиатр отлично вбил мне в голову, что с грязными руками к младенцу прикасаться нельзя.

Скидываю свитер, надеваю чистую футболку и лечу к сыну. Он уже, как мне кажется, немного тише кричит.

– Иди ко мне, мой маленький, – подхватываю его на руки. – Ну чего ты так шумишь, зачем мамочку напугал.

Прижимаюсь губами к лобику сына. Да, горячий. Лицо красное от криков или от температуры. Не хватало нам ещё подцепить какую-нибудь заразу.

– Тише, тише, мой хороший, – хожу с ним по комнате, покачивая.

– Тридцать восемь почти, – всхлипывает Машка.

– Тихо, без паники. У маленьких температура может подниматься иногда. Мне педиатр рассказывала. Возможно, ему жарко, давай разденем.

Укладываю сына на пеленальный столик, снимаю с него ползунки, кофточку. Ага, животик точно вздут. Прикасаюсь, медленно поглаживаю, Богдан настороженно затихает и теперь уже только рвано всхлипывает.

На столике стоит бутылочка с недоеденной смесью.

– Маш, а ты смесь какую наводила? Из голубой банки?

– Нет. Из жёлтой, – тихо шепчет она.

– Ну вот тебе и ответ. Эта смесь Богдану не подходит. У него от неё животик пучит.