Вера Колочкова - Леди Макбет Маркелова переулка
Ее разбудили Надя с Никиткой. Наверное, совсем немного она спала. Но провалилась в свою невесомость, видать, основательно, потому что лица у Никитки с Надей были испуганные.
– О господи, Кать… Что с тобой? Я тебя бужу, а ты не просыпаешься… Что случилось-то, а?
– Уйди, Надь, а? Я еще посплю… Я не могу…
– Ага, ага… А чего ты утром кричала-то, Кать?
– Я разве кричала?
– Да… Страшно так… А куда Паша пошел, я в окно видела? С чемоданом…
– Да, да… Паша ушел. С чемоданом. Он ушел, Надь…
– В каком смысле?
– Да, хороший вопрос. В каком смысле Паша ушел. В каком же смысле, правда, а? Нет, правда, в каком смысле? Кто, кто мне объяснит, в конце концов, в каком же все-таки смысле?!
Ее вдруг подбросило на кровати, села, резко откинув одеяло, ухватила Никитку, притянула к себе. Начала целовать истово, приговаривая, как в лихорадке:
– Сиротинушка ты моя… Папа бросил тебя, бросил! Не плачь! Мама здесь, с тобой, и всегда будет с тобой! А папа бросил, не плачь!
Никитка и не плакал, только голову в плечи втянул и сжался в комок. Глядел на Надю так, будто она должна была немедленно ему объяснить – что это с мамой такое происходит? Не дождавшись объяснений, расплакался громко, отчаянно, пытаясь вырваться из цепких материнских рук. Но Катя его не отпускала, наоборот, прижимала к себе сильнее. И тоже плакала в голос.
Надя стояла, онемев. Потом закудахтала междометиями, и впрямь всплескивая руками, как курица. Когда запас междометий кончился, проговорила вдруг испуганно:
– Да отпусти, отпусти его, Кать! Задушишь ведь! Ой, да что же это такое… Я сейчас Леню позову, господи…
Но Леня уже сам вошел в спальню, деловито высвободил из Катиных цепких пальцев перепуганного зареванного Никитку. Толкнул его к Наде:
– Веди его к нам… Успокой… Скажи, там мультики по телевизору показывают, «Ну, погоди»…
– А с Катериной-то что, Лень?
– Сама не видишь? Истерика у нее.
– Она говорит, Паша ушел… А я думаю, куда это он, с чемоданом!
– Иди, Надь. И возвращайся сразу. Мне одному не справиться, похоже…
Зря Леня так думал. Она и сама вдруг успокоилась. Вздохнула, и снова неумолимо потянуло в сон… Упала в подушки, как мертвая. Даже не почувствовала, как Леня торопливо поправляет на ней одеяло, закрывая неприлично голые ноги. И снова – спасительная пустота. Черная дыра, невесомость. Лети, не хочу…
Когда открыла глаза, опять увидела Надю. На фоне голого сумеречного окна. Ужасно неуютное это окно. А шторы где? Надо бы шторы задернуть…
– Ой, проснулась, слава богу! Весь день проспала. Как ты себя чувствуешь, Катюш?
– Надь… А почему окно голое? Шторы где?
– Ой, так я их постирала… Наверное, высохли уже, сейчас поглажу. И это еще, Кать… Я ковер со стены завтра хочу снять, его тоже постирать надо. Обязательно. Очень уж грязный.
– Что?! О чем ты, Надь? Какие шторы, какой ковер…
Ей вдруг стало смешно до отчаяния. Надо же – шторы, ковер! Самое главное – это постирать шторы и ковер! Нет, смешно же… Ужасно смешно. Аж грудь давит. Больно давит…
Сначала смех вырвался коротким хохотком, которым сама же и захлебнулась. Проглотила торопливо, вдохнула воздуху, а на выдохе уже не смогла удержаться – смех выходил из нее тугими волнами, сотрясал диафрагму, сжимал горло в кольцо. Нет, это ж надо – шторы, ковер! Ковер и шторы! Грязные! Их непременно надо стирать! Именно сейчас! Стирать сию секунду!
Надя вяло махнула ладонями, попятилась к двери, шепча одними губами:
– Я сейчас, Кать… Погоди, я сейчас Лене скажу… Он сделает что-нибудь… Погоди…
Повернулась, быстро вышла из спальни. И вскоре вернулась, присела перед ней на корточки, огладила по плечам:
– Тихо, Кать, тихо… Ну все, все, успокойся… Леня сказал, укол сделает…
Ее и впрямь немного отпустило. Вытерла набежавшие от смеха слезы, спросила испуганно:
– У меня что, опять истерика, Надь? То рыдаю, то хохочу… Нет, как дальше-то жить, а? Как мне дальше жить, Надя?
– Да ничего, Катюш… Все образуется, я думаю. И Паша обязательно одумается и вернется. Ну, поругались, поссорились, с кем не бывает…
– Нет, Надь. Он не вернется. Если он от меня, от беременной… Нет, не вернется. Понимаешь, он уже переступил… Если это смог…
– Погоди, погоди, я не поняла… Ты что, в положении?!
– Ну да, я ж говорю…
– О-о-ой… Да как же это, Кать… Да как он мог-то! Жену беременную оставить! Нет, у меня в голове не укладывается… Чтобы Паша?! И такое сотворил? Нет, нет…
– Да, Надя, да. Вот тебе и Паша. И как мне, что мне теперь…
– Нет, Кать, не понимаю, хоть убей! Чего не жилось-то ему? Ребенок растет, дом хороший… Если еще и окна помыть, то совсем хорошо… Я завтра окна тебе помою, Кать. И крыльцо, крыльцо надо отскоблить, оно у вас грязное…
Катя дернулась слегка, глянула сбоку на Надю. Нет, она и впрямь сумасшедшая. Это ж надо – все об одном… Шторы, ковер, окна! Да она точно сумасшедшая, это же ясно, как божий день!
И почему-то пришло с этой мыслью странное облегчение. Будто плюнула своей болью в Надю. Да, от меня муж ушел, зато ты – сумасшедшая! Ага, будешь меня тут жалеть! Это же я – нормальная, а ты – сумасшедшая. Надо Лене сказать, что он живет с безумной женой. Какие они смешные оба! Шторы, ковер, окна! Ковер, шторы, крыльцо! Нет, это же невозможно смешно… Нет сил терпеть, как смешно…
Задыхаясь, она увидела, как Леня входит в спальню, держа меж пальцами вытянутой руки шприц. Надя спросила тихо:
– Что это, Лень?
– Пантопон… Чтобы ночью спала…
– Нет, нет, Лень, ей нельзя, что ты! Она в положении, Лень!
– Да?! Вот это да… Ну что ж, и впрямь нельзя. Значит, сама должна себя за волосы вытаскивать… Слышишь, Катерина, чего говорю? Сама должна! Все, все, успокаивайся давай, дыши ровнее… Вот так, молодец… Если спать пока не хочешь, так и не спи. А мы никуда не уйдем, рядом будем. По очереди… Сейчас Надя детей уложит, а я пока с тобой посижу… Тихо, родная, все хорошо, все хорошо…
Леня сидел на стуле возле кровати, оглаживал ее по плечам. Ей вдруг подумалось неприязненно – какие у него ладони маленькие, похожи на куриные лапки. А у Паши ладони были большие, основательные, всегда теплые…
Вот именно – были. Больше не будет. Леня в одном прав – надо вытаскивать себя за волосы. Хотя бы назло Паше с его теплыми ладонями…
* * *– …Кать! Да не падай духом, чего ты! Я понимаю, конечно, как тебе тяжело, но…
Ольга вздохнула, как показалось Кате, немного притворно. Хотя чего там – немного. Ясно же, свое бабье торжество празднует. А сочувствия в голос поддала, так это чтобы настоящее ликование скрыть. Ишь, поет соловьем, ага, ага…
– Но все равно надо как-то держаться, Кать. Надо, понимаешь?
– А я что, не держусь? На пол падаю? Я даже на больничный не ушла, между прочим. А могла бы.
