Вера Колочкова - Провинциальная Мадонна
— Ладно, чего уж теперь… — устало махнула рукой Антонина Степановна. — После драки уж кулаками не машут… Ты вот что, Надежда. На занятия надевай что-нибудь мешковатое, чтобы учителя подольше не разглядели твоего интересного положения. И никому особо не распространяйся… Может, и пронесет… Ох, не дай бог, в гороно стукнут! — И, обернувшись к маме, добавила строгим казенным голосом: — И вы, Татьяна Ивановна, тоже уж никакого шума не поднимайте! Ну, я имею в виду всякие эти выяснения — кто да что… Пусть аттестат получит, а уж потом что хотите, то и делайте! А сейчас — чтоб никакого шума не было! Вы меня поняли?
— Поняла, Антонина Степановна, поняла…
— И ты, Надежда, без надобности в школе тоже не торчи! Уроки отсидела, и домой! Хорошо бы справку от врача организовать, конечно… Вроде как заболела до экзаменов… Ну, да ладно, авось пронесет. Бог не выдаст, свинья не съест! Ладно, идите уже, у меня сегодня педсовет, готовиться надо… Эх, Истомина, расстроила меня… Такая способная девочка, и вот тебе, выдала номер…
— Спасибо, спасибо вам! — бодро подскочила со стула мама, прижимая руку к груди.
— Ой, только не надо меня благодарить, ради бога! — сердито отмахнулась несчастная Антонина Степановна, взмахнув платочком. — Еще неизвестно, как оно все проскочит… Да и проскочит ли… Ладно уж! Я тебя на сегодня от занятий освобождаю, Надежда…
Домой шли молча. Дочь искоса вглядывалась в мамино расстроенное лицо, сопереживала тихонько. Вдруг та, разжав сомкнутые твердой полоской губы, произнесла злобно:
— Надо же, как Тонька-то развоображалась… Сама-то шалава шалавой была, в семнадцать лет на аборт бегала! А тут, смотри-ка, туда же, платочком помахивает… Как угораздило, главное…
Она даже не сразу сообразила, о какой Тоньке-шалаве идет речь, посмотрела на маму удивленно. Но та лишь отмахнулась:
— Да ладно, чего ты на меня вылупилась! Я эту твою Антонину Степановну с малолетства знаю, вместе бегали, подолами трясли! Я-то в свои восемнадцать замуж вышла, как порядочная, а Тонька еще та была попрыгунья, всех парней перебрала! А теперь, значит, мне же и на дверь показывает… Еще и платочком машет, зараза… Ты иди домой, Надька, я еще в магазин за хлебом забегу! Да побыстрее, Наташка уж на работу убежала, там Мишатка в доме один!
— Хорошо, мам…
Племянник действительно домовничал один, с упоением собирал конструктор на ковре в большой комнате. Он вообще был очень самостоятельным ребенком, любил играть сам с собой. А может, и не любил, просто выбора не было — в садик его Наталья так и не отдала, сидел дома с бабушкой. Поднял белобрысую головку, глянул на нее синими Сережиными глазами:
— Надь, смотри, а я ракету сам собрал… Ты со мной поиграешь?
— Давай… — присела она рядом на колени. — Скучно тебе одному, да?
— Ага… Но зато я уже все буквы знаю, скоро книжки читать научусь. Тогда мне скучно не будет, ведь правда?
— Правда, Мишенька…
Воровато оглянувшись на дверь, она склонилась к нему, шепнула радостно в маленькое ушко:
— А еще я тебе братика скоро рожу… Или сестричку… Ты кого больше хочешь, братика или сестричку?
— Ух ты… — прошептал Мишенька, глядя на нее завороженно. — Вообще-то я больше братика хочу… А когда, Надь?
— Говорю же, скоро!
— И мне с ним можно будет играть?
— Ну, не сразу, конечно… Но когда подрастет, обязательно!
— Ух ты… Ура… Ура, у меня скоро будет братик! — вдруг звонко пропел Мишенька, вскакивая с ковра на ножки. — Надь, надо же маме про братика рассказать! И бабушке! Пусть они тоже обрадуются!
— Да мы уж успели, Мишатка… — послышался из прихожей недовольный мамин голос. — Ох, как мы с твоей маманей успели обрадоваться, спасу нет… Ты лучше спроси у своей тетки, кто ей поспособствовал с такой-то радостью…
Надя вздохнула, потрепала племянника по голове, молча поднялась с колен.
— Теперь чего, только вздыхать и осталось, конечно! — никак не унималась мама, устроившись в дверном проеме. — Погоди, погоди, это еще цветочки со вздохами-то, а уж как ягодки начнутся… Бабы-то у нас в поселке ушлые, вмиг твою радость разглядят! Сплетни пойдут, не оберешься…
— А ты не слушай. Посплетничают и перестанут.
— Надо же, она еще и учит меня, бессовестная! — уже без прежнего надрыва, скорее по инерции, завела свою песню мама. — Ей в подушку рыдать да глаз от земли не сметь поднять, а она мать учит! Еще и улыбается, главное… Чего улыбаешься-то, блаженная? Не думай, я все равно до правды доберусь! Весь молодняк в поселке с ног на уши переверну!
— Мам, ты же только что обещала Антонине Степановне, что не станешь…
— Ну да, до получения аттестата не стану. А уж потом… Устрою им тут следствие с судом и дознанием!
Развернувшись в дверях, она шагнула в сторону кухни, но вдруг оглянулась, спросила озабоченно:
— Есть-то хочешь, нет? Может, тебе морковки потереть? Я вон сметанки купила свеженькой…
Вот тут ее и ударило по-настоящему. Да так, что легкая изморозь пробежала от головы до пяток, и слезы проступили — что ж это она, и впрямь эгоистка несчастная! Ходит, упивается своей радостью, а у мамы — горе… Она ж ведь такая, какая есть, ее не изменишь, у нее свои собственные представления о счастье! Чтоб институт был, муж законный, чтоб все как у людей…
Задрожали губы, Надя обмякла, потянула руки:
— Мам, ну прости меня, пожалуйста! Прости, мам…
— Да ладно, чего уж… — та смущенно отмахнулась от объятий дочери. — Если уж добыла прибыток, куда от него денешься. Примем, любить будем. Как говорится, незнамо с кем корова любилась, а теленок все равно наш. Ну, будешь морковку-то, нет?
— Буду. Спасибо!
— Ага… И надо бы с Марковной насчет козьего молочка договориться. Правда, она дороговато продает, но мне, думаю, в цене послабку сделает. А может, и за так будет давать. Она ж нам не чужая, Марковна-то…
С этого дня жизнь в доме пошла как раньше. В школе тоже особого интереса никто не проявлял. Ну, пошушукались, конечно, поразглядывали с любопытством. Однажды Машка со смешком подвалила — вроде того, про тебя тут какую-то ерунду чешут… Но Надя спокойно ответила — нет, не ерунду. И улыбнулась. Видимо, это спокойствие и сняло нездоровый интерес подруги. Вот если бы испугалась да юлить начала, или, хуже того, нервничать да слезы лить…
Учителя тоже будто не замечали. Даже к доске не вызывали, словно девочки вообще не было. Видимо, провела-таки Антонина Степановна секретную профилактическую работу. Так и прошло время до выпускных экзаменов… Правда, там ей никто выше четверки не поставил. Даже за грамотность в экзаменационном сочинении, где, между прочим, ни единой ошибки не было. Видимо, таким образом было продемонстрировано снисходительное презрение к ее положению, жестоко поправшему школьные моральные устои…
