Анна Берсенева - Лучшие годы Риты
Вообще, следовало с неловкостью признать, что бурная июньская ночь, имевшая такие важные для Риты последствия, явилась всего лишь результатом легкого опьянения. Она даже со страхом проходила в Бонне обследование: а вдруг ее состояние в момент зачатия как-нибудь сказалось на ребенке? Но обследование не показало никаких аномалий, да и врач в клинике ее на этот счет успокоил: ведь вы, фрау Германова, не страдаете алкоголизмом, вряд ли несколько рюмок текилы могли оказать негативное воздействие на зачатие.
Да, отцом ее ребенка стал случайный мужчина, и семь прошедших месяцев ничего в этом смысле не изменили. Ей не хочется упасть в его объятия, припасть к плечу, ловить его темный взгляд, и не хочет она, чтобы его ладони, его широкие длинные пальцы – он как раз вынул руки из карманов полушубка – коснулись ее щек.
Убедившись в этом, Рита вздохнула с облегчением.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
Рита насторожилась. С чего вдруг такие вопросы?
Наверное, Гриневицкий заметил ее настороженность.
– Я твоей матери деньги недавно относил, со стройматериалов сдача осталась. Она сказала, что ты на седьмом месяце, – объяснил он и поинтересовался: – Это не после той ночи, случайно?
Он спросил об этом так же спокойно, так же почти безразлично, как смотрел на нее.
«Мы относимся друг к другу одинаково, – поняла Рита. – Что ж, это хорошо. По крайней мере можно не врать».
– После той, – кивнула она. – И именно случайно.
– Тогда почему рожать решила?
Все-таки его тон несколько уязвил ее. Не то чтобы Рита ожидала, что он упадет перед ней на колени и обхватит ее живот со слезами счастья, но полное равнодушие…
«Этот ребенок – мой и больше ничей. Я так решила, и теперь только подтверждается, что это так и есть. И почему он должен быть неравнодушен к моему ребенку? Что их связывает, кроме набора молекул? Ничего».
– Рожать я решила по своим личным причинам, – сказала она. – Объяснять их тебе я не обязана.
– Это да, – кивнул он. – Я не должен был спрашивать.
– Ну вот и не спрашивай, – отрезала Рита.
«Смотришь как на березу придорожную – получи», – злорадно подумала она при этом.
Но тут же устыдилась собственного злорадства. В конце концов, человек ей ребенка сделал. Дурное дело, конечно, нехитрое, но для нее обернулось благом. Так бы, может, ей и в голову не пришло рожать.
– Ну а здоровье-то как? – снова спросил Гриневицкий.
– Нормально, – пожала плечами Рита. – Я что, выгляжу больной?
– Невеселой, во всяком случае. Нахохлилась, на холодной скамейке сидишь. От большой радости, что ли?
– Да это из-за мамы, – вздохнула Рита.
– А что с ней?
– Инфаркт недавно был. В Москву переезжать не хочет. А я сюда ездить не хочу. То есть не могу. Ну, скоро не смогу. И что с ней делать?
– Понятно…
– Ничего понятного. Ничего! Почему все это, зачем…
– Она же здесь всю жизнь прожила, Рит, – заметил Гриневицкий. – Старому человеку трудно меняться.
– Ей шестьдесят два года, тоже мне старость! – фыркнула Рита. – Ой, да не могу я об этом. Мне, знаешь, от всего такого кажется, что меня накрыли подушкой и я вот-вот задохнусь. Всю жизнь от безнадеги бегу, а от маминой ее разновидности не убежишь ведь. Ладно! Ехать пора.
Рита встала со скамейки. Гриневицкий возвышался теперь над нею не так явно, все-таки и она ведь роста не маленького. Зачем он носит дурацкую кроличью шапку? Она думала, их уже не бывает – вот таких, с опущенными ушами, на которых завязки болтаются. Хотя – почему бы и нет? Январь, холод.
Рита поняла, что специально цепляется сознанием за мелкие и посторонние детали, чтобы отвлечься от главного: приехала в Меченосец без толку, настроение самое что ни на есть унылое, и вдобавок еще возвращаться в Москву придется в темноте. И все это по собственной глупости.
– Рита, – сказал Гриневицкий, – ты уверена…
– В чем? – подождав окончания фразы и не дождавшись его, спросила она.
Может, он хочет ей объяснить, что рожать от него – не самое правильное ее решение?
– Что можешь ехать одна и в темноте, – закончил он.
– Я делаю только то, в чем уверена, – ответила она. – И всегда так было, если ты помнишь.
– Я помню.
– Пока, Митя, – сказала Рита. – Я тебе за ребенка благодарна.
Мелькнула в свете фар его сутулая фигура, нелепая из-за кроличьей шапки с опущенными ушами, и исчезла в зимних сумерках.
Глава 2
От мамы Рита вышла в раздражении, потом отвлеклась на разговор с Гриневицким и из-за всего этого забыла купить себе в дорогу воды. Пришлось свернуть на заправку.
В январских сумерках над дверью магазина безостановочно мигали лампочки, и от этого возникала тревога, хотя вообще-то должно было, наверное, возникнуть счастье или хотя бы воспоминание о нем, лампочки-то остались после новогодних праздников.
Ни счастья, ни чего-либо ему подобного не ощущала, похоже, не только Рита, но и продавщица. Она взяла у Риты деньги за воду с таким равнодушным видом, какого счастливый человек иметь не может. И стоящий рядом с прилавком мужчина, с которым эта не старая еще женщина разговаривала, смотрел на свою собеседницу с тем же равнодушием, с тем же безразличием к людям, к событиям и, наверное, к себе самому.
«Да что же это со мной? – подумала Рита. – Почему я замечаю только мрачное? Ну да, есть трудности. Но в целом же все у меня неплохо. Через два месяца ребенок родится. Он – тьфу-тьфу! – вроде бы здоров. Бизнес работает. Ни шатко ни валко, да, но по-другому сейчас в любом случае невозможно, так что и бизнес, можно считать, в порядке. Даже няня уже найдена! От чего ж уныние такое?»
Она вернулась в машину, выпила воды, тронулась с места. В сумерках, почти в темноте уже, окрестности казались безлюдными, как лунный пейзаж.
Через полчаса Рита поняла, что ее тревожное уныние все более определенно становится просто тревогой, и причины этой тревоги не метафизические, а самые что ни на есть конкретные: живот у нее начинает схватывать, и это не обычный мышечный тонус, а что-то совсем другое, незнакомое, неприятное, все более и более сильное, болезненное…
«Этого не должно быть! – холодея от страха, подумала она. – Это… рано еще!»
Но это было, и это были самые настоящие схватки. Рита и сама не понимала, как догадалась об этом, но сомнений в правильности догадки у нее не было.
Она съехала на обочину, остановилась, включила аварийный сигнал. И только после этого подумала: а зачем? Что она пережидает здесь, между Владимиром и Киржачом, на темном шоссе, по которому проносятся мимо нее редкие автомобили?
«Поскорее ехать надо! – У нее в голове словно тревожная лампочка запульсировала. – Я же сейчас прямо в машине рожать начну!»
