Соседи (СИ) - "Drugogomira"
«“В пять лет я о себе понимал уже всё. А в четыре часто представлял, какая у меня мама, придумывал, как она за мной придет, из окна высматривал. …Думаешь, пришла? Десять раз”»
Покоящаяся на Улиной руке слабая кисть соскользнула: кажется, баб Нюра вновь достала платок. А Уля чувствовала, что не поможет ей ни платок, ни чай с ромашкой, ни Юлька, ни папа, никто и ничто. Тело окостенело, подбородок бесконтрольно трясся, сердце болезненно сжималось, и плакала душа. Голова бессильно упала на грудь, и Уля спрашивала себя, что она будет делать потом, когда баб Нюра закончит? У кого искать спасения? В каком углу зализывать свежие раны?
— Так он на неё тогда посмотрел, — спустя, наверное, минуту молчания продолжила баб Нюра, — тут же Валюша и про бранный язык забыла, и про сигареты. Сердце, рассказывала, упало в тот момент. Ребёнок ей сниться стал. Своих детей у них ведь не было, Вале уфимские врачи поставили бесплодие, а они уж больно мечтали. И вот она, значится, стала из ночи в ночь видеть, что сынок у них, и в семье счастье. И она там, во сне, по имени его называла. Представь, когда ещё знала… — с трепетным придыханием вымолвила она. — Решилась снова прийти туда на прогулке, слушала, кто к кому как обращается. А там его всё «Рыжий» да «Рыжий». Тогда она его сама подозвала и имя спросила… А он как ответил, так и всё. Встал у неё перед глазами сын, лицо наконец проявилось. Нашла Валюша ребёнка своего, — баб Нюра вскинула глаза к небу и аккуратно утёрла вновь выступившие слезы платочком. — Вот и не верь после этого в Провидение… В волю Всевышнего. Каждому свои испытания и своё время к вере прийти. Валя говорила, что тогда уверовала.
Не вдыхалось и не выдыхалось. Не соображалось. Пялилась на ботинки, ботинок перед собой ни видя. Вопросами веры в своей жизни Ульяне всерьёз задаваться не приходилось. Вот мама говорит, что верит, но порой, глядя на неё, Уля волей или неволей ставит это утверждение под сомнение. А сама… Чему мать смогла научить ещё в детстве, так это тому, что если очень плохо, больно или страшно, проси о помощи своего ангела-хранителя. Этим советом Ульяна пользовалась очень редко, лишь когда совсем не удавалось справиться с накатившим ужасом. Но замечала, что в такие моменты будто и впрямь становилось капельку легче и спокойнее. Это в душе рождалась надежда, что кто-то сильный тебя защитит.
— Слушай, что дальше было, — вздохнула баб Нюра тяжко. — Забрать оттуда Егора удалось не сразу. Побегали с бумагами, комиссии к ним наезжали условия проживания смотреть, везде нос свой сунули. Таковы правила. А директор-то, директор! Другого, говорила, возьмите, ничего о генетике его не знаем, никаких гарантий не дадим. Говорила, он как тихий омут с чертями. Строптивый, упёртый, детей к себе не подпускает, никого не слушает и их не станет. Назад ведь вернёте, говорила, нечего, мол, дитя травмировать. Но Валечка на своём стояла, тоже упрямой оказалась, и вот за месяц до восьмого дня рождения они его к себе забрали. Всё в Чесноковке продали и переехали в Москву, оградить от косых взглядов и той среды хотели. Начала она водить его по психологам, литературы перелопатила уйму, всё пыталась отобранную материнскую любовь и детство восполнить. Со мной вскорости познакомилась, узнала, что я в саду работала, да и рассказала всё. Тяжело Вале тогда пришлось. Но потихоньку, помаленьку сотворили они вдвоём с Артёмом чудо. Водица камень точит, Ульяша, не зря в народе говорят. Валюша это как никто понимала.
Подняв голову, Уля вновь невольно взглянула туда, где раньше стояла его «Ямаха». Вопросы разрывали черепную коробку. А как не быть строптивым и упёртым, как кого-то к себе подпустить, когда не знал доброго отношения? Почему люди бывают настолько бессердечными, откуда это в них берётся? Как можно отговаривать женщину, которая хочет подарить брошенному ребёнку любовь, заботу и дом? Как можно отбирать у сироты шанс? Что это за мир такой? Что он с людьми делает, в кого превращает? Как противостоять? Слабым утешением служило понимание, что помимо таких, как директор того детдома, есть и такие, как теть Валя с дядей Тёмой.
— Егорушка мой был замкнутым, настороженным и отчуждённым мальчиком. Никому не доверял и к вниманию посторонних относился с большим подозрением. Никогда не плакал, но и не улыбался никогда, — негромко продолжила баб Нюра, вслед за Улей глядя вдаль. — Это ведь плохо, Ульяша. Это ведь значит, что все чувства он уже в себе успел спрятать. Не верил, что его потребности и желания могут кого-то интересовать. Не верил, что кто-то может его любить, — голос её дрогнул и упал, а Ульяне вдруг стало по-настоящему холодно: мороз пробрал до самых костей. Она только что услышала подтверждение его словам, Аниным словам и собственным глубинным страхам. — Я попытаюсь объяснить Валюшиными словами. Столько книжек она умных перечитала, со столькими людьми переговорила, — немного растерянно пробормотала баб Нюра. — Так вот, всё от рождения начало берёт. Младенец появляется на свет и оказывается в тёплых, заботливых руках своей мамы. В тот момент он совсем беззащитный и беспомощный и полностью зависим от взрослого. Мама знает, как всё в этом мире устроено и что делать, чтобы ребеночек не погиб. Мама кормит его, заботится о нем, оберегает. Чуть у малыша проблемы, чуть животик заболел, проголодался или озяб, – и он заплачет, мама прибежит на рёв и поможет, и спасет. Так и возникает эта первая и главная привязанность – к своему большому человеку. Привязанность – это ведь ключ, девочка моя. Должен быть у каждого ребенка свой главный взрослый, который может защитить, не даст в обиду. Это ведь вопрос выживания для каждого младенца, есть ли у него такой взрослый или нет.
Баб Нюра тихонько шмыгнула носом, нахмурилась и промокнула платком глаза. Чувствовалось, как непросто ей давался этот разговор, какие муки огромному сердцу причинял. Наверное, чем сердце больше, тем больше боли и сострадания оно способно вместить.
— А там ведь, Ульяша, там же как? В детских домах? Плачь, не плачь, не прибегут. А коли прибегут, так не утешать, а ругать, — «…“И тогда они приходили, матрас на пол швыряли и орали: «Тут твое место». Как собаке”…». — Нет там таких, кто бы защитил, не к кому привязаться, не спасут. Нянечки, воспитатели, медперсонал – все меняются то и дело, выгорают вскорости, и никто не позволяет себе чувствовать: больно это слишком, и у них на это табу, запрет негласный. Даже не ручки лишний раз не возьмут…
Ульяна растворялась в её голосе, вбирая каждое слово и переставая воспринимать происходящее вокруг. Мозг словно выключил зрение, обоняние и тактильные ощущения, обращая мир звуком за стеной воды в ослепших глазах.
— А ребёночек, не зная добра, осознавая, что нет у него своего взрослого, смертный страх испытывает. Каждую секунду своей жизни его испытывает, — с горечью прошептала баб Нюра. — Преодолевает, конечно, как умеет, все душевные силы на это тратит, а внутри эмоционально черствеет, отключая чувства. И Егора не обошла эта доля: он не помнил, что такое забота и тепло. Не дали ему там этого, понимаешь, дочка? Не показали. От Валюши по первой не отходил – все не верил, что её любовь ему досталась, что и его могут искренне любить. Что не бросят так же, как другие бросили. Всё границы её проверял. Ревновал сильно, всё её внимание на себя пытался забрать. Первый год или два были для семьи ой непростыми, а потом все как-то полегче и полегче, открываться потихоньку начал мальчуган.
Согнувшись пополам к коленкам, хватая ртом воздух, Ульяна беззвучно плакала. Тонкие тёплые струйки скатывались по запястьям под рукава парки и где-то там впитывались в ткань джемпера. Могла она, глядя на Черновых, когда-нибудь представить, через что каждый в этой семье прошел, прежде чем оказаться здесь, в Москве, и стать теми, кем они в результате для неё стали. Могла она нафантазировать себе нечто, хотя бы отдалённо похожее на историю, которую сейчас рассказывала ей эта бабушка? Никогда. Всю жизнь она не знала своих соседей. С детской беспечностью заказывала тёть Вале начинку для пирожков, третировала дядю Артёма бесконечными просьбами чему-нибудь её научить, а с Егора так вообще не слезала, принимая его присутствие в собственной жизни как должное. Воспринимая их к себе отношение как что-то обыденное и очень естественное. Заслуженное! Их дверь и сердца были открыты для неё настежь, её в той квартире всегда поджидал любви мешок, и Уле казалось, что в мешке хватает на всех. И хватало же! Она просто не знала… Не знала их реалий.
