Памела Джонсон - Решающее лето
Очень довольный, он беседовал сам с собой. Я ему не мешал.
— Подкуп, черт побери! Подкуп члена парламента! Как будто на них свет клином сошелся, на этих чертовых парламентариях! Оп-ля! — Он поскользнулся и чуть не упал, но лишь слегка коснулся рукой тротуара и тут же выпрямился. — Болван этот Крендалл. Никогда он не был мне симпатичен. Подкуп! Или это она сказала? Красивая бабенка. У них там красивых баб, как одуванчиков на лугу. Никто их не сеет, сами растут! У меня тоже есть сад. А у вас?
Я ответил, что сада у меня, разумеется, нет.
— Жаль. Очень жаль — Он молчал, пока мы пересекали улицу у памятника Артиллеристам. На мосту он снова заговорил: — Всезнайка Крендалл, как сказала бы моя матушка. Разве, кроме членов парламента, никого больше нет? Есть секретари, есть и другие здравомыслящие люди. Они беседуют друг с другом. Например, я знаком с одним молодым человеком — никаких имен, слышите? — он знает другого молодого человека, консерватора. Первый молодой человек не член парламента, но весьма осведомлен. Понимаете? Может быть полезен. И оказывает услугу, понимаете, услугу всем нам. Так, значит, у вас нет сада?
— Нет.
— А у меня есть. Большой, как в поместье. — И он снова повторил: — Как в поместье. Почти как в поместье. Таких уже немного осталось в Лондоне. У меня растут яблони. Пробовал даже выращивать арбузы в теплицах. Арбузы в Лондоне! Каково, а? Жена просто в бешенстве, говорит, что совсем меня не видит. Как только прихожу домой, сразу же в сад. Жду не дождусь весны. Эй! — вдруг крикнул он. — Такси! Такси! Наверное, последнее. Надо остановить.
Такси подъехало, шофер справился, куда нам нужно, и отрицательно замотал головой — только не в Челси, он едет в сторону Ватерлоо. После недолгих уговоров за двойную плату он согласился довезти нас до Слоун-сквер.
В машине Хезерингтон задремал. Он спал минуты четыре, не больше, но проснулся абсолютно протрезвевший, или так по крайней мере мне показалось.
— Спокойной ночи, Пикеринг. Надеюсь, мы еще увидимся.
Когда мы, аккуратно разделив сумму на двоих, расплатились с шофером, Хезерингтон помахал мне рукой и, уже держась совершенно твердо на ногах, исчез в темноте.
Идя домой, я невольно размышлял над тем, что сказал Хезерингтон, стараясь припомнить каждое слово. Насколько я понял, молодой человек, по-видимому секретарь члена парламента-лейбориста, был дружен с другим молодым человеком, консерватором, который или сам был членом парламента, или служил у члена парламента. Именно этому молодому человеку и передавалась информация, доходившая затем до Хезерингтона.
Было ли это чистой случайностью или все делалось сознательно, судить трудно. Я ничего не знал, не знал даже, кто из этих «молодых людей» получал за это деньги. Я только знал, что завтра протрезвевший Хезерингтон будет немало встревожен и, несомненно, будет пытаться вспомнить, не сболтнул ли он лишнего. Он был слишком явным дураком и сделал карьеру, должно быть, благодаря своей внешности и умению шантажировать людей ровно настолько, чтобы держать их в руках и в то же время не давать им достаточного повода для возмущения и протеста.
Лежа в постели, я почему-то вспомнил Джона Филда. Он работает секретарем (по крайней мере работал, когда я в последний раз слышал о нем) у члена парламента-консерватора. Он вполне способен получать информацию от какого-нибудь озлобленного и глупого лейбориста, имеющего то или иное отношение к палате общин, и передавать ее людям типа Хезерингтона. Чем больше я думал об этом, тем правдоподобнее казалась моя версия, и вместе с тем я понимал, что это было бы невероятным, почти фантастическим совпадением.
В половине девятого утра меня разбудил телефонный звонок.
— Говорит Хэтти.
Я тщетно пытался вспомнить, кого из моих знакомых так зовут.
— Хэтти Чандлер. Как вы себя чувствуете?
— О, спасибо, отлично. Только что проснулся.
— Соня. Я всегда встаю в половине восьмого.
— Похвально.
— Я позвонила так просто, чтобы поболтать. Закрепить, так сказать, наше знакомство. Вы не возражаете?
Она относилась к числу тех женщин, чья уверенность в себе действует на окружающих почти гипнотически. Такая уверенность присуща отнюдь не только красивым: она бывает у женщин самой непримечательной наружности и неизменно обеспечивает им успех. Харриет чувствовала себя совершенно свободной, сделать первый шаг; она не допускала, что ее могут отвергнуть, и поэтому никогда не знала поражения. Она была не из тех, кто терзается, ожидая телефонного звонка, ибо первая набирала нужный ей номер. Харриет Чандлер была хозяйкой собственной судьбы и не собиралась ждать, чтобы кто-то ей ее устроил.
Когда я спросил, не позавтракает ли она со мной, она неожиданно отказалась:
— Нет, это невозможно. Я очень хотела бы, но не могу. Я уже говорила вам, что уезжаю в субботу, и каждая минута у меня расписана.
— Когда вы снова будете в Англии?
— Трудно сказать. Может быть, скоро, а может быть и нет. Хотите, я напишу вам?
— Напишите.
— Вы не очень многословны.
— Простите, но я еще как следует не проснулся. Может, вы все-таки выпьете со мной чашечку чаю?
— Нет, не могу, Клод. Скажите, сколько, по-вашему, стоит эта миниатюра Гилльярда?
Я назвал примерную цену. Она тут же с гордостью сообщила, что уплатила за нее ровно на пятьдесят фунтов меньше.
— У меня нюх, я всегда делаю удачные покупки. Кстати, о покупках. Что вам прислать из Нью-Йорка? Продукты? Или, может быть, нейлоновые чулки для вашей возлюбленной?
— Можете прислать продукты, если уж вам так хочется — сказал я, не желая попадаться на удочку.
— Ну что ж, — вздохнула она. — Не хотите откровенничать, не надо.
— А как я смогу потом с вами расплатиться?
— Ерунда. Это просто подарок. Когда я снова буду в Лондоне, вы угостите меня роскошным обедом.
— Обязательно. Вы заметили, как я без всякого стеснения соглашаюсь принять подарок от женщины, пусть даже в виде продовольственной посылки? Вам не следует делать таких предложений, Харриет. Сейчас в Англии никто не решится отказаться от такого подарка.
— Вы не представляете, как мне вас всех жаль.
— Послушайте, Хэтти, не надо нас жалеть. Мы скоро встанем на ноги. Вот увидите.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Однако многие из вас сомневаются в этом, — сказала она не без сожаления.
— Думаю, что только ваши друзья.
— Понимаю… Вы не очень хорошего мнения обо мне, Клод, да?
— Да.
— Я скоро приеду. Да хранит вас бог. И не забывайте меня.
— Даже если бы захотел, не смогу, — ответил я, и она повесила трубку.
