Елена Ярилина - Колдовская любовь
— Ах вот вы где!
Я наконец вышла из оцепенения, в которое меня запеленал страх, и запалила свечу. Подняв ее повыше, вгляделась и несказанно изумилась при виде перемазанной, но довольной рожи Хорька.
— А ты-то откуда здесь взялся, хотела бы я знать?
— Не больно ты мне рада, как я вижу, а я-то, словно рыцарь какой, спешил, думал, спасать надо, даже скорую вызвал.
— Господи! Так ты не с ними? — выдохнула я с облегчением.
— Тоньку спасать летел? — сурово поинтересовалась Симка.
— Не-е, не ее, честно говоря, Тимоху. А где он, не с вами? А, вот вижу. Черт возьми, да он и не шевелится даже! Неужто помер?! Вот ё-моё, опоздал я, стало быть. Жалко.
Я поспешила его успокоить, что, мол, жив пока Тимоха, без сознания просто. Я даже не знала, чему дивиться больше: внезапному появлению Хорька с его невиданной заботой о Тимохе, которого он вовсе никогда не любил, или Симке с ее неуемной жадностью на парней. Есть ведь жених, чего ей еще надо? А может, она боится, что все-таки помрет Ленька, и на всякий случай Хорька хочет приветить? Поразмыслив, я попросила Хорька не околачиваться здесь зря, а пойти встретить у входа врачей. По тому, с какой охотой он бросился выполнять мою просьбу, стало ясно, что ему было муторно находиться здесь, под землей, да еще рядом с ранеными.
— Надо же, слабонервный какой стал, прямо мальчик-одуванчик. А каким гоголем ходил, помнишь?
Но Симка не пожелала отозваться на мои слова, она сидела, склонившись над Ленькой. Что ж, теперь нас скоро вызволят отсюда, опасность бесславно сгинуть уже не угрожает, можно и в обиды поиграть. Я вспомнила, как Симка, сопя и давясь, перегрызала на мне веревки, и улыбнулась. Все-таки она настоящая подруга, а все ее взбрыки — это так, пустяки, характер у нее такой.
К моменту нашего триумфального выхода из пещеры набежало столько народу, что на берегу яблоку некуда было упасть. Здорово работает у нас «сарафанное радио». К моему облегчению, я увидела в толпе мою бабульку и помахала ей рукой, мол, не волнуйся. В старой, замызганной моей куртке пробиралась она сквозь толпу, работая острыми локотками. Но как она ни рвалась меня обнять, ей этого не позволили, даже поговорить не дали. Меня принялись запихивать в машину с красным крестом. Потом я узнала, что после сообщения Хорька, да еще услышав про пещеры, в районе струхнули, решили не рисковать и бухнули сразу в областной МЧС. Потому и понаехало столько машин. Уже из машины я смогла крикнуть бабке, что ничего особенного со мной нет, скоро, мол, вернусь.
В обшарпанном, воняющем хлоркой приемном покое немолодой врач с то ли с отекшим, то ли заспанным лицом, стараясь дышать в сторону, поставил мне предварительный диагноз: сотрясение мозга и успокоил, сказав, что дня через три все пройдет и я буду как новенькая. Ох и тяжко мне дались эти три дня! В еде я неприхотливая, но ту еду, что дают в больнице, есть невозможно. Месиво, что принесли нам на завтрак в палату, было серого цвета и полусырое, без следа масла, хотя бы и постного, а кусок селедки, полуразложившийся на вид, вонял так, что хоть нос затыкай. Никто этой гадости есть не стал. Странно то, что на эти продукты ведь истратили деньги, так почему бы не потратить их с толком, особенно если их мало? Не понимаю. Говорят, что персонал мало получает за свой труд, плохо, конечно, но ведь больные в этом не виноваты!
Первый день я лежала не шелохнувшись, как и велел врач, но уже на второй смекнула, что после обхода почти все так резво вскакивают совсем не потому, что им это разрешили, а потому, что знают, некому их одернуть. В общем, я встала и пошла искать Тимоху. Я знала, что он тоже лежит где-то здесь, Симку сразу отпустили, неизвестно куда Леню увезли, а Тимоху определили сюда, и вроде бы надолго. В процессе поисков я миновала ширмочку, стоящую в коридоре, и, бросив туда взгляд, обнаружила Тимоху. Потом я узнала, что все мужские палаты были переполнены, и многих мужиков клали в коридор, но не таких же тяжелых, в самом деле!
Тимоха находился в сознании и не спал, но, кажется, был не рад видеть меня, отводил глаза, ерзал и краснел. Наконец я сообразила, что он может ерзать по вполне прозаическим причинам, уж тут я помочь не могла, надо было просить кого-то. Искать долго не пришлось. Выйдя из-за ширмы, я натолкнулась на коротко стриженного дяденьку, весело скачущего на костылях. Одна нога у дядьки была в гипсе, но он совсем не унывал. Стесняясь, я попросила его помочь мне найти санитарку, чтобы дать Тимохе судно, полагая, что ему это сделать трудно, ведь он за костыли держится.
— Если не я, то кто? — гордо ответил мне дядька и засмеялся, когда я покраснела. — Не волнуйся, девица-красавица, — сказал он мне, — буквально все для кавалера твоего делаю, и утку подаю, и соки ему наливаю.
— Соки? — удивилась я.
— Ну да, соки, а что такого? Мать ему целую сумищу принесла и попросила поить почаще.
А ты небось его к матери ревнуешь? Брось! Никуда не денется, да и куда ему деваться от крали такой? — И он весело мне подмигнул.
Я пояснила, что ничего такого нет, просто мы из одной деревни. Дядька был на редкость веселый, мои слова почему-то вызвали у него такой приступ смеха, что я начала бояться, как бы он не грохнулся со своих костылей.
На третий день мне приспичило навестить Тимоху совсем поздно, уже одиннадцать пропикало. Меня не то предчувствие томило, не то я выдрыхлась днем. Выскользнула тихо, чтобы не разбудить спящих, стояла, озираясь на пороге, вдруг мимо меня тенью скользнул по коридору силуэт мужчины. Направлялся он в сторону, где стояла койка бедного Тимохи. Все мои предчувствия разом всколыхнулись. Такой же тенью, стараясь дышать потише, я пошла за мужиком. Так мы прошагали полкоридора и поравнялись с палатой, откуда падал свет, и я увидела, что в руке у мужика что-то блеснуло.
Нож! — мгновенно поняла я, а до Тимохи уже всего ничего осталось. И тогда я завизжала.
От моего визга мужик подпрыгнул на месте, из рук его что-то упало и сильно звякнуло. Он развернулся ко мне и со словами «Убью, стерва!» стал надвигаться на меня, подняв руки со скрюченными пальцами.
В коридоре зажегся свет, около меня столпилось множество людей, все допытывались, что со мной случилось. Я уже не визжала, но еще хрипела. Наконец дядька на костылях, который тоже притащился и громче всех допытывался, чего мне надо, догадался шлепнуть меня по щеке, и я наконец замолчала.
— Ты чего бузу развела? — наклонился он ко мне. — Чего тебе неймется? Орешь, спать никому не даешь, жениха своего с постели подняла. Сергея Ивановича до того перепугала, что он, бедняга, бутылку водки разбил, с трудом добытую.
— Какой Сергей Иванович?
