Эйлин Форрест - Самый длинный выходной
Где-то в глубине души Эйлин почувствовала проблеск надежды, несмотря на вчерашний трудный разговор.
Из комнаты Гей не было слышно ни звука, поэтому Эйлин быстро оделась и пошла на кухню, решив покончить с делами, прежде чем дочка проснется.
К ее изумлению, Джоэль был уже одет, разжег камин и кормил Гей вареным яйцом. Эйлин почувствовала одновременно благодарность и унижение.
— Джо дал мне яичко, — капризно сказала Гей.
— Мамочка тоже съест яичко, — вставая, сказал Джоэль.
— Я могу его сварить сама.
— Я знаю, что ты можешь, но дай мне поухаживать за тобой.
Он продолжал своим командирских тоном:
— Мой отец в течение многих лет был шеф-поваром в Савое и поделился с любимым сыном несколькими секретами своей кухни. Я знаю семь способов варки яиц — очень жидких, всмятку, в умеренный мешочек, в мешочек, умеренной крутости…
Против своей воли Эйлин засмеялась. Она села и позволила ему накормить себя яйцами и кофе. В окна светило солнце. Джоэль пообещал слепить для Гей снеговика.
Конечно, она никогда не сможет снова полюбить Джоэля, но нет причин вести себя с ним столь недружелюбно. Эйлин немного смягчилась.
Глава 8
Гей родилась в мае крепышкой, весом в 7,5 фунтов, с черными волосами и красными ручками.
Эйлин лежала в постели, окруженная цветами, присланными ее родителями, распашонками и вязаными башмачками от их интеллектуальных друзей, которые могли себе позволить подобную фривольность, пришла и довольно глупая записка от Фионы — единственной из ее подруг, с которой она поддерживала связь.
Единственное, чего терпеть не могла Эйлин в больнице, была больничная еда, безвкусная и пережаренная, и часы посещений.
Во время родов с ней находилась мать, и Эйлин, слишком сосредоточенная на необходимых физических усилиях, не могла думать ни о чем другом. Но в ту минуту, когда акушерка подняла перед ней розовое извивающееся существо, которое стало Гей, и сказала: «Это чудесная маленькая девочка!», Эйлин ощутила боль полнейшего одиночества. Это Джоэлю следовало быть рядом с ней и воскликнуть, пусть и не совсем искренне: «Она красавица». Но очень скоро уверенность, что она многого достигла, помогла ей побороть это чувство одиночества.
Часы посещений были гораздо более болезненными. Когда она видела, как новоиспеченные отцы толпятся в палате и несут ее соседкам цветы, шоколад и фрукты, ей хотелось отвернуться лицом к стене и разразиться слезами. Но ее самоконтроля хватало на то, чтобы оставаться сидеть, вязать или читать с выражением замкнутости на лице, которое говорило о том, что существуют особые и очень веские причины, почему с ней нет обожаемого супруга. Родители приходили к ней то вместе, то порознь. Отец рассказывал ей о той тяжбе, которую он ведет по поводу нехватки материалов по искусству, а мать об одном из учеников, который из-за своих оценок наверняка получит три балла из четырех.
Пришла и Фиона с ворохом журналов в руках и кучей сплетен. — Как ты себя чувствуешь в роли мамы?
— Странно и забавно, — ответила Эйлин, — но приятно.
— Твои родители — просто замечательные.
— Я — их любимый случай, дело о защите прав незамужней матери.
— Перестань ехидничать.
Эйлин понимала, что несправедлива к родителям, но во время беременности ей труднее всего было вынести показную браваду, с которой они рассказывали своим друзьям о ее положении.
— Мы с нетерпением ждем нашего первого внука, часто повторяли они.
Их просветленное отношение к жизни теперь болезненным образом отзывалось в Эйлин.
Эйлин, однако, совсем не так просто было вынести свой крест. Когда ее живот стал более заметен, она перестала посещать курсы секретарей, отказывалась встречаться с друзьями и помогать в украшении и обстановке детской. Только оставаясь одна в квартире, Эйлин осмеливалась войти туда и восхититься кроваткой и столиком для мытья, кучей белоснежных пеленок, одеял, шерстяных вещей, принадлежностей туалета и представлять себе, что за крошечное существо будет здесь спать.
Долгими часами она лежала в постели, лениво читая, но еще чаще — глядя в пространство, ни о чем не думая. Она завела себе множество пластинок и к своему удивлению (быть может, это тоже признак беременности, как отвращение к сигаретам и шерри?) поняла, что больше не любит поп-музыку. Вместо этого она слушала Баха, наполняя комнату торжественным звучанием органа, которое, казалось, напоминало ей цвет солнца, просачивающийся сквозь листву яблони за окном.
Родители напрасно пытались заинтересовать ее чем-то, убеждали Эйлин прочесть нашумевшие книги, о которых все говорят, посмотреть последний шведский фильм в Камео и пообщаться с друзьями. Она замкнулась в себе. Когда позвонил Джоэль, ей было невыносимо слышать его голос. — Ну, птичка, восторженно сказал он, как будто они никогда не ссорились.
— Привет.
— Когда мы увидимся?
— Я не хочу видеть тебя, — ответила Эйлин.
— Но милая, ты же не можешь сердиться до сих пор?
Эйлин не столько сердилась, сколько горько стыдилась своего выпада. Чтобы она, Эйлин Форрест, кричала и распускала руки. Воспоминание было невыносимо для нее. Ей было настолько стыдно, как будто она напилась пьяной и ее стошнило при людях. И хотя она винила себя, Джоэля она обвиняла еще больше за то, что он вынудил ее так себя вести.
— Сержусь, — повторяла она с глупым упорством.
— Послушай, мой ангел, ведь мы же с тобой вдвоем ответственны за это.
— Нет.
— Ради Бога, Эйлин, не глупи.
Казалось, Джоэль с трудом сдерживается, чтобы не выйти из себя. И ей хотелось, чтобы он взорвался, и она могла бы опять обвинить его.
— У меня нет абсолютно никакого намерения заставлять кого-либо жениться на мне, и в меньшей степени — тебя.
— Ну и не заставляй. Но по крайней мере, давай все обсудим.
— Нам нечего обсуждать.
— Не шути. По крайней мере, дай мне возможность…
— Нет, — ответила Эйлин, кладя трубку.
В следующий раз, позвонив, Джоэль оказался холоден и вежлив.
— Послушай, мне все равно, что ты ненавидишь меня, но конечно…
— Ах, оставь меня в покое, — закричала Эйлин.
— Ну, хорошо.
На этот раз он первым положил трубку.
Эйлин возвратилась в свою комнату, дрожа от негодования.
— Ненавижу его, ненавижу, — повторяла она про себя. Она хотела, чтобы ее оставили в покое под крылышком любящих родителей наедине с переменами в своем организме. Джоэль означал для нее неразумную страсть, ссоры, бури. Он пугал Эйлин. И, когда речь шла о Джоэле, она боялась самое себя. Больше он не звонил, но написал ей длинное письмо, которое пришло вскоре после рождения Гей.
