Ирина Степановская - На скамейке возле Нотр-Дам
– Смотри! Это же американцы. Они выходят после окончания воскресной службы, – он остановился на углу.
Мне был непонятен его интерес – что тут такого? Люди выходят из церкви. Какая разница, французы они или американцы? Но он стоял и жадно смотрел. Я молчала, стараясь ему не мешать. Иногда моему спутнику становилось неудобно – не передо мной, перед ними. Теми, кто выходил – вдруг кто-нибудь заметит, что он глазеет на людей, как на зверей в зоопарке. Тогда он отводил глаза, делая вид, что разглядывает архитектуру церкви, но через некоторое время опять возвращался к своему жадному созерцанию. Эти люди, американцы, интересовали его куда больше, чем я.
– Ну, пойдем! – осмелилась я попросить его. – Я уже замерзла.
– Скоро пойдем, не мешай!
Поток прихожан прекратился довольно быстро, но мой спутник все еще стоял на самом ветру и ловил взглядом оставшихся редких посетителей.
– Зачем тебе здесь стоять? – не понимала я. – Вход в церковь открыт. Можешь свободно в нее войти. Никому не запрещают входить в церковь и после богослужения, будь ты хоть мусульманин, хоть православный. Хоть кто!
Он посмотрел на меня, как на низшее существо, и со злостью сказал:
– Наплевать мне на церковь. Я смотрю на людей. Это люди из другого мира, в котором ты никогда не жила и жить не будешь. Неужели тебе не интересно?
В его глазах я была мокрицей, которая осмелилась немного проползти по его штанине. Примерно с земли до уровня колена.
И я отчетливо помню, что меня и эти его слова, и его взгляд не только не разозлили, но привели в страшное смятение.
«Я чем-то не угодила ему?» – забилась в виске обжигающая ледяным страхом мысль. Но чем? Ведь ночью у нас все было хорошо? Однако я боялась даже перед собой утверждать это наверняка.
– Ну, ладно… – Я сдалась, даже и не думая бороться за себя, за собственные желания. – Если ты хочешь, мы еще постоим.
Он посмотрел на меня с иронией:
– Танька, ты ничего не поняла!
– Но что я должна понять? Ты объясни – я постараюсь!
Я совсем запуталась. Что он хочет от меня?
– Танька, они всегда были свободными. С рождения. Их воспитывали не так, как нас. Это много значит, Танька.
– Негров в Африке тоже воспитывают не так, как нас. Однако ты же не поехал в Африку на них смотреть.
Он еще молчал некоторое время, прежде чем ответить. И я видела, что он задумался не над ответом мне, ответ ему был ясен, он задумался над чем-то своим.
– Мы привыкли жить по инструкциям, – наконец сказал ОН, отвернувшись от меня, и я была вынуждена следовать за ним, как Луна за Землей, чтобы не потерять ни слова. – Мы привыкли следовать правилам. С рождения – в детский сад. Потом в школу. Потом в институт. Если не поступишь – ты неудачник. Если окончишь, но не будешь работать – вообще ненормальный.
– Но ведь и за границей так же?
– Танька, ты дура! Так же, да не так же! Люди, у которых есть деньги, совершенно спокойно могут не работать, и их никто не будет осуждать.
– Но ведь у нас денег нет? – Я смотрела на него почти с жалостью. Так вот он о чем. Он боится, что его все считают неудачником.
– Да будь у меня хоть миллион долларов, все мои жены, бывшие и настоящие, все, как одна, послали бы меня работать. Вкалывать на какую-нибудь дурацкую фирму. Или в сраное рекламное агентство, в котором люди пекут такое говно! Чтобы я был послушным, покладистым. Вставал в семь часов, обязательно брился, получал гроши, но был как бы при работе.
– Я никогда тебе ничего о работе не говорила…
Он еще раз взглянул на меня с сожалением, будто хотел сказать, не говорила, потому что я не твой муж.
И вот сейчас я стояла в Париже уже без него и вспоминала наш разговор, и снова смотрела на колокольню и узкий длинный неф самой церкви. Погода была точно такая же, как тогда, но сейчас ветер казался мне более теплым, а солнце – поярче. Двери церкви были закрыты.
Войти? Не войти? В тот раз мы так внутрь и не вошли.
– Ладно, Танька, пошли! – он смилостивился надо мной, обнял за плечи, повернул и потащил куда-то в проулок. – Детей, хоть и глупых, все равно приходится кормить, чтобы они не умерли с голоду.
«Глупый ребенок…» Вообще-то мне было тогда не так уж мало лет – двадцать два или даже двадцать три… Подсчитывать сейчас было неохота. Конечно, в слове «глупый» было уничижение, но ведь «ребенок» же… Я была согласна остаться глупым ребенком навеки. Только бы быть ЕГО ребенком!
Тогда на мне был модный белый плащ. Ветер кружил по гранитным ступеням желтые листья. Я подняла повыше воротник своей куртки.
И на черта я сейчас пойду внутрь?
Раньше я думала, что это страшно – знать, что мир есть, он существует, а тебя в нем уже нет. А теперь мне не страшно. Ведь ОН уже умер. Он получил этот опыт вперед меня, так чего мне бояться? Для чего я живу?
ОН говорил тогда о свободе. Да, я не свободна. И никогда не буду свободной. Видимо, меня действительно так воспитали. Я прекрасно знаю, что мир несовершенен, и в нем много чего можно усовершенствовать, но в нашей стране это невозможно. А для меня это вообще нигде невозможно. Я даже не буду пытаться. Я все равно даже для себя ничего не сумею сделать правильно. Что уж говорить о том, что надо быть полезной другим?
И почему-то в этот момент передо мной отчетливо всплыло нежно-бледное лицо Мари и молоденькая мордочка Ленки. Они всплыли на миг и исчезли.
Я шагнула через улицу. Прохожих было немного, машин тоже. Отойдя подальше, я обернулась, чтобы снова посмотреть на церковь. Да, я не свободна, но моя несвобода мне дорога. Может быть, она единственное, что меня еще охраняет от смерти. Я мыслю стереотипами. Один из них: покончить с собой – это больно. Другой: я не люблю разговаривать со своей матерью, но, если вдруг она заболеет, я не смогу ее бросить. Я должна буду ухаживать за ней. Третий: если кто-то кого-то любит, то эти люди должны жениться и жить вместе. И все в таком роде.
Я остановилась и посмотрела назад через дорогу, чтобы мысленно попрощаться с церковью. Но черт возьми! Она вдруг показалась мне странной – гораздо меньшей и какой-то другой архитектуры. Я еще немного прошла вперед – хотела оглянуться еще раз – вдруг просто ракурс оказался не тот, и взгляд мой неожиданно уперся в набережную. Впереди меня была Сена. Я, ничего не понимая, подошла к парапету. Я вроде бы помнила, что там, где мы стояли с НИМ, реки не было. Я закрыла руками лицо, чтобы сосредоточиться. Нет, я не могла ошибиться. Я помнила отчетливо – ОН взял меня за плечи, и мы пошли каким-то узким проулком. Зашли в ближайшее кафе… Я вернулась. Обошла церковь кругом. Нигде никакого проулка не было. Незнакомые улицы. Мне стало страшно. Будто кто-то специально запутал меня.
Я спросила себя: может, так люди сходят с ума?
