Развод в 45. Любовь генерала (СИ) - Измайлова Полина

И в то же время…

Мне понравилось с ним целоваться. Понравилась его сила, напор. Руки его… Андрей у меня тоже, в принципе, мужчина не маленький, но до Зимина ему о-очень далеко!

Еще мне “зашел” аромат. И одеколона и… Да, я чувствовала его мужской запах, и мне он понравился.

Я дура, да?

Нет. Просто женщина, которая почувствовала себя желанной.

И не просто желанной кем-то.

Желание алкаша дяди Пети, сидящего вечно на лавочке у супермаркета, как-то не льстит.

А вот то, что на меня генерал глаз положил — еще как вставляет.

Чувствую себя девчонкой, которая на первое свидание собирается. Внутри всё трепещет. Странные ощущения, давно забытые. Это что, бабочки в животе?

Ох, божечки мои! Точно с ума сошла на старости лет!

Да, блин! Какая старость? По нынешним временам, и полтинник не приговор! А мне всего-то… Сорок пять.

Уже сорок пять.

Жизнь как-то быстро так пролетела.

Вчера казалось еще — всё впереди, я совсем юная девушка, потом молодая женщина, жена, мама. Казалось, всё у меня хорошо, я люблю, любима. Оказалось — показалось, так вроде говорят?

Смотрю на себя в зеркало, нет, выгляжу я хорошо, повезло с кожей, никаких прыщиков, ровная, упругая, морщинки есть, конечно. Если вам кто-то говорит, что в сорок пять у него ни одной морщинки без всякой косметологии — не верьте. Или готовьте осиновый кол, потому что перед вами ведьма.

В общем, я в порядке, не девочка, конечно, но и не совсем всё грустно.

Ха-ха, особенно если на меня еще такие генералы западают.

Наношу на лицо крем, чуть подрисовываю тенями брови, немного теней на веки, просто, чтобы выделить глубину, румяна на скулы, тушь. Яркую помаду я не очень люблю, мне кажется, она меня старит. Но иногда хочется чего-то такого, в стиле вамп.

Пусть генерал любуется!

И боится, что след от алой помады останется на его рубашке!

Эва, Эва, о чем ты опять, какой след?

Я точно не собираюсь целоваться больше с генералом!

Да, только вот ему я об этом сказать забыла.

Потому что ровно в восемь он на пороге номера.

С огромным букетом шикарных роз — в военных городках такие продаются? И с каким-то пакетом.

— Ну, здравствуй, Эвелина Романовна.

— Добрый вечер.

Один шаг, букет он кидает на полку для чемоданов, пакет туда же ставит, нагло хватает меня, прижимая к стене. Почему-то выключается свет — кажется, он вынул карточку из специального кармашка.

Целует, целует, целует, ох, как же он сладко целует, и руки везде, и…

Боже, что я творю!

— Зимин, пусти меня, быстро!

— Не пущу.

— Я сейчас заору на всю гостиницу! Шумоизоляция тут хреновая!

— Ори, давай.

— Тебя под трибунал отправят.

— Кто? Кто меня тут может куда отправить, Эва?

— Ты тут что, царь и бог?

— Типа того, Эва… Что ж ты такая… вкусная!

— Отпусти меня… я не хочу…

— Не ври, Лисичка, ты хочешь… Ты, мать твою, пахнешь так, что у меня башню сносит сразу.

Прижимается ко мне еще сильнее, специально, тем самым местом. Он там просто каменный, жесткий, и жар сквозь ткань его брюк и моего платья прожигает. Он наглеет, пуговицы на платье расстегивает, одну за другой…

— Эва…

— Я не буду с тобой спать, Зимин.

— Кто-то спать собирается? Спать ты точно не будешь.

— Ну, прекрати, господи…

Горячая, чуть шероховатая ладонь накрывает ткань бюстгальтера, пробирается под него, обхватывая полушарие. Боже… У меня туман в голове.

— Эва, какая же ты охрененная.

— Пусти меня, прекрати.

— Ну чего ты ломаешься? Нам хорошо будет…

Ломаешься? Он сказал — ломаешься?

Я ему покажу… Ломаешься!

Не знаю, откуда силы нахожу и смелость, только я вспоминаю юношеские годы, как нас физрук в институте учил от наглых козлов отбиваться. Со всей дури ему на ногу наступаю каблучком, они, конечно, у меня на босоножках небольшие, но острые.

— А, черт… Эва!

Второй ногой долблю ему по голени, он стонет, но меня выпускает, хватаю карту, которую он на полку кинул, вставляю, зажигая свет.

Отталкиваю этого наглеца, чувствую, как у меня ноздри раздуваются, дымятся от ярости.

Не ломайся, значит, да? Ну ты и кобель же, Зимин! Кобелюга проклятый! Ничем не лучше моего мужа, ходока!

— Как вы… Как вы смеете так обращаться с женщиной, генерал, а?

— Ты… Не женщина, фурия просто… ведьма!

Ведьма я? Прекрасно!

Поднимаю руку и со всей дури луплю по щеке.

— Ты… меня опять ударила?

— Хватит мне “тыкать”, генерал! Я с вами на брудершафт не пила!

Неожиданно он нагло лыбится, тянется за пакетом, который принес.

— Признаю, облажался, мой косяк. Выпьем?

— Вы… ты… Убирайся отсюда! Уходи! И веник свой забери!

— Эва… ну… Черт, ладно, прости, я не сдержался, не с того начал, я…

— Не на ту напал! Я перед тобой ноги раздвигать не собираюсь.

— Эва, зачем так грубо?

— А как? Ты думал, приедет московская разведенка, голодная, трахну ее по-быстрому, без напряга, галочку поставлю в послужном списке, так?

— Нет, не так. Я думал, приедет женщина, о которой я думаю уже третий месяц, которую хочу видеть рядом, которая меня зацепила так, что я не помню, когда еще что-то подобное чувствовал. Вот что я думал, Эвелина… Романовна.

Его слова заставляют меня немного сбавить обороты. Дышу тяжело. И чувствую себя как-то… странно.

— Прости, что накинулся с порога. Наверное, реально выгляжу как какой-то козел. Извини, не научился за девушками ухаживать. Не до того было.

Его дыхание тоже тяжелое, отрывистое, смотрит на меня, словно раненый хищник. Лев.

Я в раздрае.

Сама не понимаю, что нашло на меня, зачем было отталкивать, драться, пощечины эти… Не хотелось быть легкой добычей.

Но я ведь не знала, что у него вот так…

Да и стоит ли верить?

— Не веришь мне, да? Правильно. Не верь. Конечно же, я кобель, бабник, у меня в каждом гарнизоне по полевой жене.

— Я так не думаю, Зимин.

— Думаешь. Нет, в чем-то ты права. Есть, были. Я нормальный мужик.

— У нормальных мужиков жены, которых они любят.

Мы смотрим друг другу в глаза, долго. Изучаем. Боремся. Кто кого.

— Не встретил я такую, которую бы любил. Вернее, встретил, давно. И потерял.

— Бросила она тебя, да, генерал?

— Умерла.

Глава 27

Зимин

Давно я не вспоминал о моей Галке, Галочке, птичке-невеличке.

Смешная девчонка, веселая, я ее сначала как женщину и не воспринимал, пышечка такая, вся в веснушках, наша “медицина”.

Я тогда уже в разводе был год или два. Дети с моими родителями жили, а меня отправили на Ближний Восток. Обещали, что там курорт будет. Но что-то пошло не так.

Попали в пекло.

Сколько я видел сломанных людей после. Это кажется, что убивать просто. Просто, наверное, когда ты не видишь кого. А когда видишь? А когда кажется, что это ребенок, а у него граната за пазухой? Или девчонка красивая, глаза раскосые из-под паранджи блестят, и дуло автомата.

Когда видишь своих людей истерзанных, израненных, искалеченных. Девушек, над которыми надругались эти воины святых пророков. Мрази.

Святости там нет. Все под кайфом. Дурь курят, жуют, нюхают, колют. Алкоголь хлещут так, что нам и не снилось. Борцы за справедливость, как же!

Всё видимость, всё ложь.

Бывали моменты там, когда казалось — всё, край. Достало. Вздернуться хотелось.

А тут она — Галчонок. Сидит, вышивает что-то и песню поет.

Она говорила, что мечтала стать хирургом, не сложилось пока. Она так и говорила — пока. Мол, время еще есть.

— Отслужу тут, пойду опять поступать, у меня же льгота будет, вот. А вышивка — это навык, чтобы раны шить лучше. Раны я хорошо шью, меня всегда в операционной хвалили. А знаете, как хирурги тренируются? Хотите, покажу?