Салли Боумен - Темный ангел
С его стороны было слишком мало доверия; он настолько сковал себя обручами воли, что сердце не могло произнести ни звука. Может, все сложилось бы по-другому, не опасайся он заговорить о любви? Может быть, грустно подумал он, но только может быть.
Он обрел способность чувствовать музыку, которая раскрепощала его, давала отдохновение, уносила его в мир покоя и счастья. Это, по крайней мере, еще у него осталось; это не подвергалось уничтожению. Он удивленно подумал: музыка этого голоса говорит, что есть и другой мир. Поняв это, он испытал огромное облегчение, словно распахнулась дверь его тюрьмы и, наконец, за фигурой своей жены он разглядел ту свободу, к которой стремился, мир и покой, как и одиночество и уединение.
Когда смолкли последние ноты голоса Бланш, он коротко обнял ее. Она поняла, догадался он, что встреч больше не будет. И он не сомневался, что она приняла это как должное. Он сжал ее руки, благодаря за голос, которым она была одарена.
Покинув здание, он пересек улицу. Он никогда раньше этого не делал, и нарушение привычного порядка вещей застало того, кто следил за ним, врасплох. Он торопливо повернулся, делая вид, что рассматривает витрину; Штерн, проходя рядом с ним, вежливо поклонился и приподнял шляпу.
* * *Этим же вечером, когда они с женой вернулись со званого обеда, Констанца завела речь о своей поездке в Англию, о крестинах и об Окленде. Его имя она произнесла с подчеркнутым ударением. Штерн никак не отреагировал. Он продолжал слушать песню, которую исполняли для него днем. В ее пределах он был в безопасности.
– Ну, Бокс, так что ты думаешь? – сказала Констанца, беря шпица на руки и целуя его в нос. – Ехать мне в Англию? Стоит ли мне так доводить Монтегю? Заставить ли его ревновать? Он становится жутко ревнивым, когда я завожу речь об Окленде, – ты это заметил? О, еще бы. Ну, до чего умная маленькая собачка! А ты не ревнуешь, нет? Ты не обращаешь внимания, кого я люблю…
– Констанца, не веди себя как ребенок. – Штерн резко поставил стакан с виски. – Ты слишком цацкаешься с собакой. Делаешь его просто карманным созданием.
– Им это нравится. – Констанца мрачно глянула на мужа. – Не то что тебе, дорогой? Видишь? Бокс даже целует меня.
– Констанца, уже поздно. Я иду спать.
– Ты не хочешь поговорить об Англии? А я думала, что ты еще как хочешь. Я вижу по твоему лицу.
– Обсуждать тут нечего. Я просил тебя отказаться от поездки…
– Просил меня? – Констанца опустила Бокса. – О, ты всегда только просишь. Надоело! Почему ты не запретишь мне ехать? Не скажешь «нет»! Ведь, кстати, и тебе бы этого хотелось. Ты не можешь вынести мысли, что я поеду. Каждый раз, когда я упоминаю Окленда, твое лицо приобретает такое мрачное выражение!
– Ты преувеличиваешь. Я не собираюсь запрещать тебе делать все, что угодно. Ты сама должна сделать выбор.
– Я его и сделала – о чем тебе и сказала. И ты не можешь остановить меня. Я поеду. Если ты попробуешь запрещать, это будет только забавно, вот и все. У тебя появится возможность убедиться, насколько я тебе не подчиняюсь…
– Констанца, перестань играть в эти дурацкие игры. Если ты хочешь видеть рядом с собой мужа, который ведет себя, словно отец-тиран, то тебе надо было выйти замуж за кого-то другого.
– Действительно надо было! – Констанца, которая мгновение назад была в непрерывном движении, застыла на месте. Она устремила на Штерна внимательный оценивающий взгляд. Штерн, который был женат достаточно долгое время, чтобы понимать, что за этой театральной мизансценой последует какой-то взрыв, поднялся.
– Может, ты и прав. Я должна была выйти замуж за кого-то другого, – задумчиво продолжила она. – Может, я должна была выйти за Окленда. И ты знаешь, что я могла. Стоило только щелкнуть пальцем! И ничего не было бы проще.
– Ты так думаешь? Сомневаюсь.
Штерн, направлявшийся к дверям, остановился и оглянулся. Констанца продолжала сидеть на полу. Ее глаза блестели. С чувством усталой безнадежности Штерн наблюдал, как в ней копится гнев. Он видел, как гнев, подобно пружине, сжимается в ней.
– Что ты вообще знаешь? Да ничего! – Она стиснула в кулак маленькую ручку и снова разжала ее. – Ты совершенно лишен воображения, Монтегю. Ты никогда не был в состоянии понять ни Окленда, ни меня. Ты знал лишь, что Окленд представляет угрозу.
– Угрозу? – Штерн нахмурился. – Для меня или для тебя?
– Конечно, для тебя! – Констанца вскочила. – Как Окленд мог чем-то угрожать мне?
– Когда мы выдумываем человека, он всегда несет с собой опасность. Это-то я знаю, уже успел усвоить.
– Выдумываем? Выдумываем? Ты считаешь, что я выдумала Окленда? Ну и дурак же ты! – Констанца вскинула голову. – Как у тебя только язык повернулся? Ты глуп и скучен. Ты разбираешься лишь в том, как делать деньги, – и больше ни в чем. А мы с Оклендом близкие люди. Мы вот так близки! – Она свела руки и сжала их. – И всегда были. Как близнецы – нет, даже теснее, чем близнецы. Хочешь, я скажу тебе кое-что, чего никогда раньше не говорила? Ты знаешь, почему я так привязана к нему? Потому что Окленд был моим первым мужчиной.
Штерн обдумал то, что услышал. Он ждал этого или нечто похожего; ее слова, прикинул он, были частью ее очередного выверта.
– Мда… что ж, Констанца, несколько поздновато для столь драматического признания. Я иду спать.
– Ты мне не веришь?
Штерн посмотрел на жену. Как и всегда, гнев исказил ее, подчеркнул ее красоту. Глаза сияли, а раскрасневшееся лицо лучилось.
– Нет, моя дорогая. Я не верю тебе.
– Это правда!
– Я думаю, тебе просто хочется, чтобы это было правдой. Но желание не может изменить факты. Я предполагаю, что, если бы у тебя в самом деле были какие-то отношения с Оклендом, ты бы уже устала от него, как тебя утомляют все остальные. Поскольку дело касается…
– Секса? Ты думаешь, все дело в сексе? Как ты глуп! И, кроме того, вульгарен и лишен воображения.
– Возможно. С другой стороны, ты с такой страстью ищешь сексуального удовлетворения, что, как я подозреваю, тебе никак не удается получить его.
– Я ищу того, чего не нашла у тебя – это совершенно естественно.
– Моя дорогая, нет никакого смысла обмениваться обвинениями относительно моей мужественности или твоей фригидности. Давай сойдемся на том, что я приношу тебе свои извинения, раз уж разочаровал в этом смысле. Тем более что уже поздно, а мы многократно вели эти разговоры.
– А если я люблю Окленда – что тогда? – Констанца сделала шаг вперед. – Тогда вся твоя продуманная сделка ничего не стоит, не так ли? Любовников можно – но только не любовь! Только ты считаешь, что можешь заключить подобный контракт и он сработает. Ты всегда хотел надеть на меня шоры и держать на коротком поводке…
