Оливия Голдсмит - Фаворитка месяца
Потом Лайла повернулась спиной к нему и склонилась над его членом, целуя его своими мягкими горячими губами, лаская пальцами. Сквозь слезы Марти видел, как она отодвинула полоску своих трусиков, видел, как она садится на член, как член толчками входит в нее. Наконец! Наконец! Он был поражен, но он ни о чем не спрашивал, ничего не понимал, у него не было слов: Лайла же полностью контролировала себя: медленно, очень медленно она садилась на его член.
Двигаясь вверх и вниз, стоя на коленях в ававистической позе, она скользила вверх и вниз по его члену и всхлипывала.
Марти не издавал ни звука. Он чувствовал, что все ее существо, вся вселенная сосредоточилась в его чреслах. Это было похоже на агонию, но ничего более прекрасного в своей жизни Марти не испытывал. Наконец он кончил, слезы выступили у него на глазах, он тяжело дышал при каждом нескончаемом выбросе спермы, освобождаясь и опустошаясь сам и переполняя ее.
Так у них происходило всегда. Ритуал почти не изменялся и происходил только раз в неделю, а то и реже, но каждый раз Лайла приносила с собой шелковый шнур, а Марти все больше это нравилось, с каждым разом он желал ее еще больше и был еще больше счастлив.
Это было странно. Странно потому, что Марти не беспокоило, что его втягивают в этот в высшей степени беспомощный, пассивный секс. Наоборот, он ощущал огромное облегчение. Марти понял, что до сих пор он только и занимался тем, что искал способ угодить требовательным женщинам с трудным характером.
Сначала своей матери, потом учительнице, потом жене, и целому рою красивых капризных голливудских актрис. Он понимал, что представляет собой всего-навсего маленького, костлявого, умного, трудолюбивого, обычного человека, который пытается угодить требованиям богинь. В тридцать семь он все еще был честолюбивым пареньком из Куинса, стремящимся к успеху, стремящимся удовлетворить своих любовниц, заниматься с ними сексом так, чтобы им это нравилось. Сейчас Лайла избавила его от этого бремени. Он, кто привык командовать, теперь сам попал в роль подчиненного. И радость от этого была настолько огромной, что каждый раз у Марти наворачивались на глаза слезы. Ему больше не нужно было думать ни о времени, ни о движениях, ни об этикете секса.
Лайла предпочла сама делать эту постановку вместо него, самой отвечать за все, и если ей так больше нравилось, если ей нужно было командовать, чтобы победить страх, то Марти это устраивало как нельзя лучше. Честно говоря, Марти был необыкновенно благодарен ей. В первый раз в его жизни, полной трудов и неоправданных трат, Марти не нужно было думать, как и что делать, чтобы понравиться женщине. Лайла делала это ради собственного удовольствия, а Марти принимал это как бесценный дар. Вот и сейчас он лежал в темноте, один из самых влиятельных людей кинобезнеса, привязанный к кровати, распластанный, как дорожная карта, голый как лягушка. Кто бы мог подумать? Кто среди пожирающих друг друга голливудских змей, ползущих наверх из болота, мог представить себе сексуальную жизнь одного из самых известных режиссеров и одной из самых популярных звезд? Марти улыбнулся в темноте. «Пора начинать», – подумал он и потянул шнуры, которыми были связаны его руки и ноги.
43
Джан лежала в объятиях Сэма, глядя поочередно то на его лицо, то на циферблат своих часов. Такие мгновения она ценила больше всего, но сколько бы времени они ни проводили вместе, ей все было мало, она постоянно хотела большего. Но очень скоро им придется вставать и готовиться к трудным съемкам на пляже. Это было то, о чем она всегда мечтала! И наконец добилась своего. Сэм любил ее. Она была в этом уверена! Джан знала это по его прикосновениям, по его глазам, по тому, как он занимался с ней любовью. Он был такой неистовый, что его страсть изматывала обоих. Джан хотела только его, все время только его. И ему никто не был нужен, кроме нее. Как жаль, что им пришлось работать в этом идиотском фильме.
Сэм признался ей, что не уверен в успехе. Она успокаивала его. Сказала, что ее тоже мучили сомнения. Они утешали друг друга, когда оказывались вдвоем в постели, все тревоги уходили от них. Весь мир прекращал существовать.
Джан вздохнула. Хотя они с Сэмом не говорили этого вслух, съемки шли не слишком удачно. С Майклом было невозможно работать. Во время эпизода с ее истерикой он забыл застегнуть ширинку – по его словам, случайно – и всю сцену пришлось переснимать на следующий день. Но это не все. Джан, просматривая рабочий материал, увидела, что у нее везде каменное лицо. Красивое, но каменное. Ее новое лицо лишилось былой выразительности, на большом экране оно выглядело прелестным, но…совершенно безжизненным. Конечно, тут была вина и никуда не годной игры Майкла. Каждый день превращался в пытку.
Единственное, ради чего жила Джан, были ночи с Сэмом: все остальное не имело значения. После той первой ночи, когда они занимались любовью у нее в гостиничном номере, Джан пришлось рассказать ему о происхождении шрамов. Она опасалась, что Сэм осудит ее за это или они вызовут у него отвращение и неприязнь. Но он только посмотрел ей в глаза и сказал:
– Неужели ты не понимаешь? Мне не важно, как ты выглядишь. Для меня это не имеет значения. Я люблю тебя.
И они снова любили друг друга даже еще более жадно, чем раньше. Его слова как будто успокоили Джан.
– Я люблю тебя. Только тебя.
И, казалось, что он говорил правду. Каждую ночь они пропадали в объятиях друг друга. Джан покрывала его поцелуями, в глазах у нее стояли слезы, так счастлива она была соединиться с Сэмом. Он ласкал все ее тело, любил ее так самозабвенно, что, казалось, никогда не утолит огонь желания.
– Я люблю тебя, – бормотал Сэм, целуя ее шею, ее волосы. – Я люблю тебя, люблю тебя.
И Джан верила ему так, как никогда не верила ему Мери Джейн.
Но что будет, если он узнает правду? Джан уже никогда не сможет признаться ему. Когда-то она задумала это все как свою месть. Теперь это превратилось в наказание для нее самой.
Теперь все ее желания исполнились. Тогда почему же, спрашивала она себя, глядя на его лицо и на свои часы, тогда почему ей было так грустно?
Майкл Маклейн возненавидел Северную Калифорнию, возненавидел съемки, возненавидел Сэма, возненавидел Эйприл, возненавидел сценарий, возненавидел этот фильм – не фильм, а какое-то, дерьмо. Более всего он возненавидел Джан Мур и внезапно с удивлением обнаружил, что возненавидел даже свою роль. И дело не в том, что он участвовал в создании этой продукции, годной разве что на корм псам, а вообще в кино, в любом фильме. Ему стало скучно. И если для своего уровня он получал неплохие деньги, это не имело отношения к делу, потому что у него уже было столько денег, что с лихвой хватило бы на всю жизнь.
