Анна Шехова - Трудно быть ангелом
– И как бы я подошла, если вы все время сидели в обнимку? – зло рявкала я. – Вот была бы сцена – загляденье! Ревнивая жена просит мужа не обниматься при ней с любовницей!
Такие разговоры повторялись и повторялись, но не снимали мое напряжение. А вскоре просто начали раздражать Тима.
Чувство вины многие почему-то принимают за муки совести. Хотя между этими явлениями столь же мало общего, как между булимией и хорошим аппетитом.
Я тоже нередко путала эти вещи, но сейчас видела, что Тим борется именно с чувством вины. Он использовал наиболее частое противоядие – ответные нападения. Мне не оставалось ничего другого, как принять его сторону в этой борьбе.
– Стоп! – На этом месте моего рассказа Анечка округлила глаза и стукнула чашкой о стол так, что чай расплескался. – Как это – не оставалось ничего другого?
– Если человек делает все, чтобы не чувствовать себя виноватым, то попытки вызывать у него чувство вины приведут только к лишним конфликтам. Поймите, я хочу сохранить отношения, а не доказать свою правоту. Думаю, спустя некоторое время Тим сам придет к этому. Но сейчас подталкивать его к осознанию вины – то же самое, что предъявить ультиматум: «Я или она».
– Идея, не лишенная смысла! – заметила Инка.
– Мне она тоже весьма симпатична, – кивнула Анечка. – Прости за откровенность, но, по-моему, Тим уже перешел все границы. Не считаешь, что пора поставить вопрос ребром?
– Не считаю, – угрюмо откликнулась я, чувствуя себя зверем в западне. – Я принципиально против любых ультиматумов. Выбор, сделанный под давлением, лишен какой-либо ценности. По крайней мере, для меня.
– Ты написала желание «сохранить семью»? – в разговор вступила молчавшая Ася. – По-моему, ты успешно справляешься с этой задачей. От такой идеальной жены ни один нормальный мужчина не уйдет. Тим отнюдь не глупый юнец: он прекрасно понимает, что Настасья – если он сойдется с ней – не предоставит ему такой же вольницы.
Я кивнула, но что-то во взгляде и голосе Аси меня насторожило. Она говорила вроде бы серьезно и ровно, но задним фоном мне все равно мерещилась ирония.
Она была права: все шло по-загаданному. Терпения мне хватило с лихвой на то, что я и представить себе не могла. Тим не собирался уходить, даже стал более нежен и заботлив. Но… почему же день от дня я чувствовала себя все несчастней?
– Может, тебе пожелать в тетради, чтобы Тим расстался со своей пассией? – предложила практичная Анечка. – Охладел, как двигатель в застоявшейся машине?
– Зачем желать то, что и так сбудется? – Я испустила один из тех вздохов, которые Анечка терпеть не могла и называла псевдохристианскими стенаниями. – Я тебе без всяких оракулов скажу, что их отношения едва ли продлятся дольше года. Их отношения растут из взаимной страсти, а это, как показывает мой ангельский опыт, весьма непрочная основа. Любая страсть рано или поздно перегорает…
– Так-то оно так, – хмыкнула Ася, – но вопрос в том, кто протянет дольше – ты или их страсть?
Вечер был густой и холодный, словно воздух пещеры. На улице стоял вполне январский морозец, и впервые за несколько недель выпавший снег не таял. Он лежал, серебрясь в свете голубых электрических глаз города, и от этого ночь казалась светлее. Такой вечер больше всего похож на настоящую новогоднюю ночь, как ее рисуют в мультфильмах и на иллюстрациях к сказкам. Снег был до того белый, что я, как в детстве, испытала желание слизнуть его языком с подоконника, как белковый крем. Была почти уверена, что он сладкий на вкус.
Первый спокойный для меня вечер мы праздновали распитием глинтвейна. Ася варила его на газовой плите и как настоящая фея бросала в терпкое вино цвета перезрелого винограда одну за другой нужные приправы.
– Какие еще успехи в исполнении желаний? – спросила Ася, разливая глинтвейн по высоким стаканам, покрытым белым налетом словно изморозью.
– У меня все сбылось по полной программе, – проворковала Инка, не отрывая взгляда от своего бокала. – И теперь я начинаю с нуля. Мы с Костей решили перебраться в Москву на постоянное место жительства.
– Подожди, ты что – решила бросить свою тренинговую практику? – Анечка нахмурилась.
– Нет, это моя тренинговая практика решила бросить меня, – улыбнулась Инка, тоскливо глядя в глинтвейн. – Вселенная постаралась на славу. Добрые друзья нашли мне помещение, дали рекламу, набрали группу. Я сама не сделала практически ничего: приехала на все готовое. Но оказалась не готова сама. Мечта была не по размеру.
– Как такое бывает? – спросила я у Аси как у главного спеца по чудесам и желаниям.
– Если человеку подарить хорошую машину, это еще не означает, что он в мгновение ока станет отличным водителем.
Инопланетянка совсем сникла: согнулась над своим бокалом, стоящим на полу.
– Я пока не готова, – сказала она, не поднимая головы. – Я слишком не уверена в себе, чтобы быть учителем. Гашу себя постоянными сравнениями.
– Твою мать! – не выдержала Анечка. – И что ты думаешь с этим делать?
– Наращивать уверенность. – Инка подняла голову. – Уповаю на Золотую тетрадь и московскую мясорубку. Здесь иначе не выжить.
Мы еще некоторое время обсуждали перспективы наращивания уверенности в суровом московском климате. Безусловно, он не способствует долгим и вальяжным размышлениям о смысле жизни и вечных ценностях, зато прекрасно прививает навыки выживания. По крайней мере, если речь идет о таком виде местного населения, как «понаехавшие».
Ситуация Инки осложнялась тем, что их было двое, а Костя, судя по всему, был не ее парнем, а потерянным в младенчестве братом-близнецом. Во всяком случае, степень его пофигизма равнялась беспечности Инопланетянки, возведенной в третью степень. Он никогда не рвался искать работу, предпочитая, чтобы работа сама находила его. А до момента этой радостной встречи жил за счет денег, которые, по его мнению, посылала судьба. Правда, судьба, как правило, принимала вид родителей и друзей, но его это не смущало. Костя не читал Библию, но любил цитировать слова Христа о небесных птицах, которые не пашут и не сеют, но всегда имеют пищу. За это в кругу своих одесских друзей он слыл рьяным нонконформистом, достойным уважения и материальной поддержки. Инка рассказывала о нем с такой гордостью, что я не стала выпаливать то, что подумала по этому поводу. А думала я, что в наше время – когда общество регулярно приходит в экстаз от собственного уродства – быть нонконформистом куда выгоднее, чем конформистом. Современное общество – мир офисного планктона и людей, начиненных рекламой, – обожает уродов, панков и фриков, компенсируя этой любовью нехватку яркости на своих мониторах. Хотя регулярно находятся писатели, готовые объявить вслух о мировой бездуховности, на деле настоящего нонконформизма у нас давно не существует. Настоящий современный нонконформист – тот, кого нисколько не заботит, на сколько градусов его ценности расходятся или сходятся с общественными.
