Айрис Джоансен - Такой чужой, такой желанный
Ее глаза расширились от внезапного страха.
– Ты не знаешь, о чем говоришь. И вообще, какое тебе дело, что со мной? Оставь меня, Клэнси.
– Я не могу. Ты что, думаешь, мне приятно на тебя вот так давить? – Он поймал ее взгляд. – Расскажи мне о Томми, Лайза.
– Нет! – Она порывисто отвернулась к окну. – Уйди, Клэнси.
– Твой сын Томми родился через год после вашей свадьбы с Болдуином. Судя по нашим материалам, вы с ребенком были очень близки. Три года назад он погиб в автомобильной катастрофе. Болдуин, сидевший за рулем, получил всего лишь легкое сотрясение. – Ее спина говорила о болезненном напряжении, как если бы он хлестал ее, и она вздрагивала под каждым ударом. Боже, он был рад, что не мог видеть сейчас ее лица. – Ты была на грани нервного срыва. Шесть месяцев ты находилась под наблюдением врача, а затем возобновила выступления и сосредоточила все свои усилия на карьере певицы.
– У тебя так аккуратно собраны все факты, – сказала она прерывающимся голосом. – Тебе незачем еще расспрашивать меня.
– Нет, я хочу, чтобы ты сама рассказала мне о Томми. Как он выглядел? Был ли блондином, как Болдуин?
– Нет, у него были каштановые волосы. Но какая теперь разница?
– А глаза какие, темные?
– Нет, светло-карие. – Ее голос превратился в шепот. – Пожалуйста, не делай со мной этого, Клэнси.
– А какой цвет он особенно любил? Большинство детей любят красный.
– Он любил желтый. Ярко-желтый. Когда ему исполнилось пять лет, я устроила праздник в детском саду, и он захотел, чтобы все шарики были желтыми.
– Он был тихим ребенком?
– Иногда. Когда он уставал, то приносил свою любимую книжку и устраивался рядом со мной в одном кресле. – Каждое слово давалось ей с трудом. – Он прислонялся ко мне головкой и молча глядел, пока я читала. Чаще всего он засыпал на половине книжки.
– У него была любимая игрушка, с которой он спал?
– Да, Боксер, старый потрепанный медведь-панда с одним глазом. Я говорила Томми, что Боксер выглядит как пьяный драчун. Он уже так сильно истрепался, что я уговаривала Томми заменить его, но он не хотел другой игрушки, он так его любил…
– И что случилось с Боксером, Лайза?
Она не ответила. Ее позвоночник был напряжен, как будто ее растягивали на дыбе.
– Расскажи мне, Лайза.
– Он с Томми, – ответила она так тихо, что Клэнси едва расслышал. – Я хотела, чтобы с ним был кто-нибудь, кого он любит. Боксер с Томми.
Господи, он больше не мог этого выносить. Ну почему она не расплачется?
– А как Томми выглядел, когда улыбался?
– У него была ямочка на левой щеке, и у него как раз выпал передний зуб. Я собиралась пойти с ним к фотографу, как мы делали каждый год, и еще шутила, что он выглядит таким же потрепанным в сражениях, как Боксер. Он засмеялся и… – Она обернулась к нему. По щекам текли слезы, а в глазах застыло дикое горе. – Но я так и не сделала этого снимка. Он умер, Клэнси, он умер!!! – Внезапно ее худенькое тело сотряслось от рыданий. – Это было так несправедливо! Томми был такой хороший! Он не заслужил, чтобы с ним такое случилось!
В три шага Клэнси пересек комнату и обнял ее. Ладонью он держал ее затылок, прижимая ее лицо к своей груди. Он изнемогал от нежности и сострадания.
– Знаю, дорогая. Я знаю.
– Он был чудом! – Голос Лайзы был приглушен, но она продолжала говорить. Раз начав, она не могла уже остановиться. – Просто чудом! Я не заслуживала его. Я всегда была немного эгоистична и ни о чем не задумывалась, но мне все равно был дан Томми. Он был таким нежным и милым. И умным. Он был очень способным для своего возраста, все учителя говорили это. – Она вцепилась руками в рубашку Клэнси, отчаянно сжимая ее. – Я так любила его, Клэнси!
Он почувствовал, как сжалось горло.
– А твои сны? О чем они, Лайза?
– О Томми. Они всегда о Томми, и всегда одни и те же. Уже вечер, и я дома. Я счастлива. Я даже немного напеваю себе под нос, поднимаясь по ступенькам. Я должна укрыть Томми на ночь, я это очень любила делать. Он всегда такой чистенький и хорошенький после ванны… Но вот я открываю дверь, а Томми нет в комнате. Я не могу ничего понять, я вхожу и иду к кроватке. Кроватка аккуратно застелена и холодна. На покрывале – ни морщинки. И вот я гляжу на нее и осознаю, что теперь это всегда будет так. Что Томми уже никогда не будет здесь спать. Что я никогда больше не буду укрывать его или целовать на ночь, трогать его…
Клэнси укачивал ее, словно ребенка, физически переживая ее боль. Боже, чего ей все это стоит?
– Я бы на твоем месте, наверное, убил Болдуина, – хрипло сказал он.
– Я думала, что он страдает так же, как и я. Мартин никогда не проявлял к сыну особой нежности, но после того, как мы разъехались, он, казалось, изменился. Он стал водить Томми на прогулки, в зоопарк. А после аварии он казался таким… – Она помолчала, подыскивая слово. – Таким сломленным. И он так переживал из-за моей болезни. – Она растерянно покачала головой. – Ну, я даже не знаю…
– Он прекрасно понимал, что единственный шанс влезть тебе в доверие – это изображать такое же горе, как и у тебя, – мрачно сказал Клэнси. – Но сегодня он не казался особо подавленным сознанием вины.
– Да, правда. – Лайза не могла остановить слезы, ручьями текущие по щекам, но рыдания уже начали стихать. – Я просто не понимаю! Я не могу понять его.
– Ну что же, – хмуро сказал Клэнси. – А я как раз его прекрасно понимаю. – Неожиданно он поднял ее на руки и понес к креслу. – Но мне не хочется сейчас говорить о Болдуине. – Он сел в кресло и устроил ее у себя на коленях. Кончиками пальцев он легко поглаживал ее волосы. – Ведь и ты собиралась говорить о другом, правда?
– Конечно. – Она прижалась к нему щекой. – Я хочу говорить о другом.
– О Томми?
– Да. – Невероятно, но после всех этих лет молчания она действительно хотела говорить о Томми, как будто долго назревавший нарыв вдруг прорвался и боль просила выхода.
– Так расскажи мне. – Его руки с любовью обнимали ее. – Расскажи мне о Томми, Лайза. Я хочу узнать его.
И она рассказывала. Слова лились потоком. Лежа в его руках, почти шепотом, Лайза воссоздавала мир, который, казалось, навсегда для нее утерян. Конечно, это не было безболезненно. Слезы неоднократно начинали течь, а потом высыхали, часы проходили за часами, картины прошлого мерцали, становились реальными, затем опять угасали.
Клэнси молчал, слушая, и только его руки нежно гладили ее волосы.
Наконец слова иссякли, и Лайза затихла. Она замерла в его объятиях, опустошенная, измученная, но странно умиротворенная. Она не знала, сколько длилось это молчание, пятнадцать минут или час, но в какой-то момент нарушила тишину, прошептав:
