Ева Модиньяни - Женщины его жизни
– Моя мать больна, – напомнила она, чтобы как-то выбраться из щекотливого положения.
– Вот пойди и посмотри, чем ты можешь ей помочь, – проговорил он врастяжку, незнакомым ей и пугающим тоном.
Карин поднялась и пристально поглядела на него: он стоял у двери, мешая ей пройти и жадно ее разглядывая.
– Если вы дадите мне пройти, я так и сделаю, – сказала она, не отводя взгляда.
Марио посторонился.
– Ты все еще такая стеснительная, что говоришь мне «вы»? – Его фатоватая и хищная ухмылка вызывала у нее отвращение. – А почему бы тебе не расслабиться?
Карин прошла мимо, не удостоив его ответом, и направилась в комнату матери. Внешне ее отношения с Марио строились на основе полнейшего равнодушия. Они игнорировали друг друга: она – потому что инстинктивно ощущала его полную чужеродность, он – потому что вскоре понял: все его двусмысленные и скользкие поползновения ни к чему не приведут. Но это не мешало ему пробовать снова и снова.
Карин пыталась смягчить отвращение, которое он ей внушал, стараясь его не замечать. Точно так же она относилась к мухам: если их не удавалось выгнать или прихлопнуть, не обращала на них внимания. Но отмахнуться от этой мухи было не так-то просто: она продолжала жужжать над ухом.
– Что случилось, мама? – спросила она.
– Что-то я совсем расхворалась, – ответила Мартина.
Она была бледна, волосы прилипли ко лбу, влажному от пота, но, как ни странно, теперь она казалась более юной, хрупкой и беззащитной.
– Может, просто грипп, – с надеждой предположила Карин.
Она впервые испытала щемящую нежность к этой женщине, оторвавшей ее от любимых гор, от заботливого попечения тети Ильзе и уделившей ей за три года ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы время от времени рассеянно чмокнуть в щеку ее перед выходом из дома.
– Тут пришелся бы кстати травяной отвар старой Ильзе, – с грустью заметила Мартина.
– Может быть, он действительно помог бы, – серьезно ответила девочка. – Давай-ка я здесь немного приберу, – добавила она, – а то, когда врач придет, ему и повернуться будет негде.
В воздухе стоял дух болезни, лихорадки, смешанный с запахом косметики и туалетной воды. Вокруг в невообразимом беспорядке были разбросаны платья и туфли, пузырьки и флакончики, иллюстрированные журналы, валявшиеся на постели и прямо на полу.
Двигаясь с ловкостью и методичностью человека, привычного к работе и порядку, Карин под одобрительным взглядом Мартины в мгновение ока привела комнату в порядок.
– До чего же ты не похожа на меня, – с гордостью заметила мать.
Карин взяла пластмассовую миску и салфетку, обтерла матери лицо и шею, как всегда делала тетя Ильзе, когда у самой Карин была простуда. Она смыла остатки грима, проветрила комнату и помогла Мартине надеть свежую хлопчатобумажную ночную сорочку, смелую по фасону, но все же приемлемую, вместо той, что была на ней прежде, состоявшей из сплошных кружев и воланов.
Она тщательно причесала волосы матери, потом села возле кровати и дождалась прихода врача, который установил у больной тяжелое воспаление легких и прописал сильные дозы антибиотиков.
– Тебе придется остаться дома и поухаживать за матерью, – сказал ей Марио. – Не возражаешь?
– Если это нужно, я останусь, – ответила девочка. – У меня будет время нагнать в школе.
Она не хотела показывать Марио, что на самом же деле болезнь стала важным событием, позволившим ей ближе познакомиться с матерью и впервые поговорить с ней откровенно.
– Как ты сегодня себя чувствуешь? – спросила она, вернувшись домой с покупками.
– Думаю, через день-два смогу встать, – Мартина как будто помолодела и выглядела успокоившейся и отдохнувшей.
– Ой, мамочка, – обрадовалась Карин, – вот это действительно хорошая новость.
Она отнесла сумку в кухню, расставила по местам покупки и вернулась к матери.
– Ты так много для меня сделала, дочка, – растроганно сказала Мартина.
– Это было нетрудно, – мягко отозвалась девочка.
Стоял январь, горные вершины были покрыты снегом, небо сверкало голубизной, и Карин всем сердцем тосковала по катанию на санках с ледяной дорожки на горе Сан-Виджилио, когда фантастически красивый пейзаж стремительно несся ей навстречу, а чистый воздух весело покалывал ее тысячами ледяных иголочек.
– О чем ты думаешь? – спросила Мартина.
– О тете Ильзе, – ответила Карин. – О Сан-Виджилио.
– Ты все еще о них не забываешь! – удивленно воскликнула мать.
– И никогда не забуду, – синие глазищи еще шире раскрылись, не вмещая подступивших слез.
– Все эти три года тебе хотелось туда вернуться?
– Да. – Ей было уже четырнадцать лет, ее ровесницы ездили кататься на лыжах с горы Ренон, а она все никак не могла навестить старую Ильзе из-за ревности матери.
– И ты ни разу мне ничего не сказала, – Мартина протянула руку, и девочка сжала ее.
– Я знала, что тебе это будет неприятно. Мне не хотелось с тобой ссориться.
Они болтали, как две подруги или даже скорее как сестры, встретившиеся после долгой разлуки.
– Но ведь тебя это мучило, – впервые Мартина была озабочена переживаниями дочери.
– Немножко, – она подумала о тете Ильзе, и в душе ее вспыхнула надежда на новую встречу: что-то изменилось в ее отношениях с матерью.
– Я не заслуживаю всего того, что ты для меня сделала, – сказала Мартина. – Я никогда тебя не понимала.
– Что об этом говорить? – Карин вспомнила, сколько раз она сама была больна, металась в жару и страдала от одиночества, как жаждала материнского участия, а взамен видела возле себя лишь равнодушное лицо кого-нибудь из монахинь. – Ты же была в Риме.
– Вот именно, – рассеянно подтвердила Мартина.
– Мама, – начала девочка решительно, – что ты делала в Риме, пока я училась в интернате?
– Это долгая история, – Мартина была застигнута врасплох. – Мне не хочется ее вспоминать. Я жила в проклятом городе, среди негодяев. В Рим, – продолжала она, – я поехала с одним человеком, с которым познакомилась в Мерано. Он мне наобещал, что представит меня своей матери и что мы поженимся. А вместо этого… – она отвернулась и вытерла глаза платком.
– Что же случилось вместо этого?
– Он заставил меня работать в одном ночном заведении. Но это грязная история.
– Но это же твоя история, мама, – Карин смотрела на нее умоляюще. – Она не может быть грязной. Я же о тебе ничего не знаю. Даже не знаю, кто мой отец.
– Разве я тебе никогда о нем не рассказывала? – спросила Мартина с наигранной беспечностью.
– Нет, ты никогда ничего не рассказывала, – сказала Карин, наклоняясь к матери, чтобы лучше слышать.
