Кэтрин Дженсен - Скромница и принц
Мария отодвинулась на другой край одеяла и закрыла глаза. Изумительно, подумала она, засыпая.
Антонио наблюдал, как естественно, по-матерински Мария возится с его сыном.
Похоже, она знает и понимает, что нужно ребенку. Когда после купания он стал капризничать, Антонио подумал, что малыш чем-то поранился, она же сразу сообразила, что он просто хочет спать.
Антонио не дыша смотрел па эту восхитительную картину. На Марию. Удивительная, прекрасная женщина, щедро дарящая ласку двум одиноким, заброшенным мужчинам.
Встав на колени, он тронул ее за плечо. Мария открыла глаза.
- Он красивый мальчик, - сказала она. - И хороший.
- Ты очень нравишься Микеле. - Он представить себе не мог, что кто-то может ее не любить -не считая матери.
Почему же он медлит, сдерживает свои чувства? Не то чтобы он считал это изменой Анне -время траура давно завершилось.
Вторжение Марии в его жизнь изгнало ту боль, которая мучила его два года после смерти жены.
И теперь он хочет наслаждаться жизнью! Хочет снова почувствовать все! А больше всего -Марию. Антонио не мог припомнить, когда прежде испытывал такую неистовую, сводящую с ума потребность обладать одной-единственной женщиной. Может, виновато двухлетнее воздержание? Или сеанс «обучения», в результате которого он лишь соблазнил самого себя?
Нет, здесь что-то большее.
Благодаря ей он по-другому стал смотреть на жизнь, смог заглядывать в будущее.
Микеле нужен настоящий отец. Такой, который не просто любит его, но может научить, как стать истинным мужчиной, способным любить женщину и создать семью.
Антонио обнял Марию за талию. Она не напряглась, не отодвинулась. И продолжала смотреть на него холодными серыми глазами.
Он оглядел пляж - купальщики ушли. Никого не было. Он медленно наклонился над ней и поцеловал в гладкий, согретый солнцем лоб. В щеку. В изгиб уха. Она подняла подбородок, и его губы оставили дорожку на нежной, девственной шее.
Антонио растянулся рядом с Марией и придвинул ее к себе. Ему было слышно биение ее сердца. Он так много хотел ей сказать, но не находил слов для выражения чувств, которые и сам не мог объяснить. Он был полон ею. И очень смущен.
Он погладил ее и ощутил покалывание в пальцах. Прижал губы к ее губам.
И вдруг неожиданно она обвила его шею руками и поцеловала в губы.
- Мария, - выдохнул он.
- Все хорошо, - прошептала она и начала целовать его лицо.
Стирает невидимые слезы, подумал он. Слезы, которые он уже не хотел проливать. Впервые за долгое время его переполняла радость. Чистая, прекрасная радость.
Мария накрыла их обоих краем тонкого покрывала. Ее пальцы осторожно ласкали его грудь, поднялись к горлу, где застряли те слова, которые он не мог выговорить, ерошили волосы. Он расслабился, руки сами собой нашли ее бедра.
Тело восстало. Но мозг, слава богу, продолжал работать. Он кричал, что нельзя заниматься любовью здесь, сейчас, на пляже... Когда любой может их увидеть. Когда сынишка может проснуться.
Антонио отодвинулся от Марии и сел.
_ Что-то не так? - прошептала она.
- Я должен возвращаться. У меня много дел.
Она молча смотрела на него. Наконец кивнула, как будто поняла, что его гонит отсюда вовсе не работа.
- Как ты думаешь, Микеле проснется, если перенести его в машину? - спросил Антонио.
Мария села, пригладила светлые волосы, спускающиеся почти до талии, и в нем опять толкну-лось горячее желание.
- Он так хорошо спит, не хочется будить. Мы останемся здесь. Все будет прекрасно. Через час можешь прислать за нами машину.
Не отвечая, Антонио вытащил мобильник из кармана брюк, валявшихся на песке, отошел на несколько шагов, поговорил и захлопнул крышку.
- Сейчас приедет один из моих людей. Я подожду его.
Мария смотрела на небо и молчала. Она понимает, подумал он. Работа - это предлог, чтобы уйти. Мысленно он ругал себя за то, что довел ее до слез. Но он должен был либо уехать, либо нарушить данное слово. Он всего лишь мужчина, а каждому мужчине на планете отведена определенная доза самоограничения. Его запас уже израсходован.
Антонио влез на скалу по прорубленным в ней ступеням и смотрел на Марию сверху. Наконец появился охранник. Антонио уехал не оглядываясь, чтобы не мучить себя, но перед мысленным взором стояла картина: она лежит на одеяле рядом с его сыном под лучами щедрого средиземноморского солнца.
Марии до сих пор не приходилось самостоятельно разрабатывать, организовывать и проводить рекламную кампанию, и она обдумывала каждую деталь, бесконечно все перепроверяла. Но по мере того, как приближалось время съемок киноролика, она успокаивалась, чувствуя, что держит в руках все нити.
И все-таки по ночам ей плохо спалось. Иногда она слышала, как плачет Микеле в маленьком домике напротив; обычно это длилось недолго, и она понимала, что Женевра вставала к нему и успокаивала. Но если Мария знала, что бабушка приняла лекарство, то сама шла к мальчику, брала его на руки, ворковала над ним, стуком в дверь давала Женевре знать, что малыш не один. Он засыпал, уткнувшись головкой в ее плечо, и она уносила его к себе.
В одну из таких ночей дверь спальни Антонио оказалась приоткрытой, и, когда Мария проходила мима, их взгляды встретились. Он сделал шаг, и она замерла, не смея дышать, - столько страсти горело в его глазах. Но он остановился.
Она спросила:
- Хочешь взять его к себе?
Он медлил.
- Нет, ты лучше с ним справишься.
У нее в душе шевельнулась еле ощутимая горечь.
- Он твой сын, Антонио. Я не вечно буду здесь жить и утешать его.
Он вздрогнул, как от удара, но ей было все равно. Она научилась смотреть правде в глаза, пора и ему сделать это!
Он молча взял у нее мальчика, повернулся и скрылся в комнате. Мария закрыла глаза и пожелала себе набраться сил.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
После той ночи, когда Антонио столкнулся в дверях с Марией, державшей на руках его сына, он решил, что нужно что-то менять. Он начал каждый день уделять время Микеле, пусть это даже был только совместный завтрак. Оп заметил, что стал мало есть — так любопытно было наблюдать за сынишкой. Они играли за столом, потом вдвоем прогуливались, и Антонио был счастлив как никогда.
Он также перестал избегать Марию: бесполезно, все равно не удастся выбросить ее из головы. Вдали от девушки он рассеян, думает о ней, и работа не очень-то клеится. Почему бы не радоваться ее обществу, пока это возможно? Недели пролетают одна за одной. Время истекает.
Хорошо еще, что мать стала мягче относиться к Марии, это очень облегчало жизнь. Женевра объявила, что вечеринка, на которую она намекала раньше, должна стать приемом в честь американки. Может, поздновато для приветствия, но по крайней мере это покажет, что Бонифаче гостеприимны и благодарны ей за помощь с Микеле.
