Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия

– А что, есть шанс тебя разжалобить слезливой историей?

– Нет. Вряд ли. На жалость у меня не осталось сил. Впрочем, как и на злость. Иначе ты бы первый выхватил.

– Эль…

– Засудила бы твою контору поганую, да так, чтобы от нее ни черта не осталось. Благодари бога, что я не хочу поднимать шумиху вокруг Мишки, – всхлипываю я, не справляясь с эмоциями.

– Не ты, так ваш невольный донор поднимет, – устало замечает Пятс. – Ты об этом не думала?

Колени подкашиваются. Я без сил падаю на кровать. Зубы клацают. Из глотки рвется жалкий скулеж. Почему так? Все одно к одному… Перед глазами отчетливо проступает картинка того, во что, вполне вероятно, и очень скоро, превратится наша жизнь с сыном. И мне заранее ее не хочется жить.

– Есть шанс этого как-то не допустить?

– Попробуй с ним поговорить. Объясниться. По-человечески. Он нормальный му…

– Тщ! – шиплю я. – Я ничего не хочу знать об этом типе.

Матиас берет паузу на обдумывание и спустя несколько долгих секунд уточняет:

– Тогда я говорю, что вы отказываетесь?

– Нет. Погоди… – отнимаю телефон от уха и, прижав динамик к ходуном ходящей груди, делаю несколько жадных вдохов. В ушах долбит: боже мой, боже мой, боже мой. Я понятия не имею, как выкрутиться из этой ситуации меньшей кровью. И как будет лучше. Знаю только, что ради Мишки я готова пойти на все! Отдышавшись, бросаюсь в омут с головой: – Ты можешь дать мне его контакт.

– Телефон? Давай так, я узнаю, и если он окнет – сброшу тебе.

О, нет! Я не хочу слышать его, не хочу видеть. Не хочу, чтобы этот персонаж становился еще реальнее в нашей жизни. Да и мало ли, что я, растерявшись, наговорю?

– Лучше адрес электронной почты. Я ему напишу.

– Тогда до завтра.

– До завтра я не доживу!

– Поздно ведь…

– А ты попробуй.

Хотя, наверное, было бы лучше и впрямь дождаться утра, которое, как известно, вечера мудренее. Выдохнуть, подумать, что говорить. Точнее, писать. Какие приводить аргументы, чтобы достучаться. И заставить этого мужика, кем бы он ни был, отступить. С другой стороны, не зная человека, есть ли смысл подбирать слова? Да и где гарантия, что он согласится пообщаться со мной в таком формате? Вдруг, узнав, что я не горю желанием знакомить его с сыном, он возьмет и упрется рогом? О том, что чувствует человек, узнав, что где-то там, у чужих людей, растет его сын, плоть от плоти, я даже думать не хочу. Но не думать не получается. И мне так остро, так мучительно остро становится жаль нас всех, что на глазах опять выступают слезы. Может, и к лучшему, что Юра сейчас не с нами. Как бы он это пережил?

«Лови адрес», – булькает сообщение в мессенджере. Нервно подрагивающими пальцами открываю вкладку почты, вставляю скопированный в буфер адрес и спотыкаюсь на теме письма. Почему-то кажется, что ситуацию будут решать даже вот такие, на первый взгляд, мелочи. Подумав, решительно набираю «Отцы и дети» и спускаюсь дальше…

Потом, выспавшись, и по сто двадцать пятому разу перечитывая зависшее в отправленных письмо, я приду к выводу, что писала его в каком-то аффекте. Будучи в ладу с головой, я бы вряд ли позволила себе быть настолько беспощадно правдивой с посторонним, абсолютно чужим мне человеком. А может, дело было в том, что кроме него мне не с кем было поговорить. Не суть… Главное, что я написала, вывалив на бедного мужика все, вообще все, что внутри кипело. Даже то, что к Мишке имело весьма посредственное отношение. Всю свою любовь, все свое отчаяние, боль и страх… Ничего не пытаясь скрыть, я писала о том, как боюсь, что появление этого человека разрушит сразу несколько жизней, и умоляла его этого не делать. Не появляться. Потому что мы очень счастливы. Потому что у его сына (господи боже мой… его!) уже есть отец. Любящий отец, лучше которого этот другой не будет. А еще я просила не убивать. Меня… Может быть, излишне пафосно, но как тогда чувствовала. Зря? Ой, не знаю. Мой оппонент молчит. Может, не дождался от меня письма и лег спать. Или взял время, чтобы подумать. В любом случае паниковать слишком рано. Еще и восьми нет.

– Эля, ты тут? Привет. Как дела? Семеновна представила тебя?

Вскакиваю на ноги перед новым начальством. Вытягиваюсь по струнке. Бутенко выглядит так, как будто бухал всю ночь. И перегарище-е-е.

– Да. Я вот пока разбираюсь с приказами, – бормочу и, не сумев сохранить покерфейс, морщусь.

– Хорошо. Че, так воняет? – Бутенко ведет носом, как будто это реально – учуять собственный перегар.

– Как сказать.

– Это я с Валовым накушался.

– С Юрой? Он у тебя?! То есть у вас… – не осознавая того, что делаю, хватаю Борисыча за руку, а опомнившись, резко убираю. – Извините.

– Попросился пожить. – Бутенко ловит мой взгляд. – У меня же квартира теперь свободна.

– Ясно.

– Эль…

– Не надо, Георгий Борисович.

– Не я б ему ключи дал, так кто-то другой, чего меня крайним делать?

– И то так. Ну, я, наверное, буду работать. Спасибо, что согласился на мой перевод, – сглатываю. – Без работы сейчас остаться – самое поганое дело.

– Послушай, Эль. Я его защищать не буду. Он дурак. И сам это понимает.

– Понимал бы – так не чудил… – машу рукой. – Ладно, лучше давай не будем. Я что-то, знаешь, ни хрена не вывожу. Не могу-у-у, – последнее слово больше походит на жалкий всхлип. А я ведь жалости не хочу. Жалость – последнее дело. Бутенко же смотрит так, что мне, ей богу, спрятаться хочется. Ну, и чего он не видел?

– Эль, может, тебе домой?

– Чтобы там вздернуться? – смеюсь, захлебываясь невыплаканным. – Ну уж нет, Георгий Борисович. Лучше загрузи меня по полной работой. Чтобы головы не поднять. Чтобы сил думать не оставалось.

– Он тебя любит. Очень. Просто тяжело это мужику, когда вот так…

– Думаешь, я не знаю?!

В сестринскую влетает стайка медсестер. С интересом на нас косятся. Бутенко здоровается с ними кивком, а мне указывает на дверь.

– Ладно. Я вообще чего пришел. Твой целевой согласовали. Собирай документы и на неделе дуй в приемную.

– Серьезно? Вот так влегкую?

– А что сложного, когда люди нужны?

Будь ситуация чуть другой, я бы прыгала до потолка от радости. А так лишь растерянно киваю, а потом и вовсе сникаю. Ведь права моя мама, если Валов меня бросит, учебу я не потяну. Растерянно тру виски.

– Спасибо, только… Я должна, наверное, предупредить… В случае развода… – Господи, что мне стоит просто сказать это слово вслух! – Я не смогу учиться.

– Почему? – сощуривается Георгий.

– Потому что мне надо будет обеспечивать себя и сына. Извини, похоже, я вообще зря это все затеяла.

– Ты уже поставила на вас с Юрой крест? – удивляется Георгий.

– Нет! Нет, конечно…

– Вот и не суетись. Занимайся документами.

– Но если…

– Если это произойдет, мы что-нибудь придумаем. Останешься в отделении на полставки. Или пойдешь ко мне помощницей по научной части. Я много где публикуюсь, работой загружу с головой. Понятно?

Киваю болванчиком. Если честно, в последнее время в моей жизни все настолько хреново складывается, что я уже вообще не жду ничего хорошего. И поддержка Бутенко, понимаете, она ни хрена не держит, наоборот…

– Да. С-спасибо. Я побегу.

Хоть бы не заплакать! Хоть бы не заплакать! Вот это будет цирк. Пришла, значит, первый день, и давай мочить концерты. Не без усилия улыбнувшись проходящему мимо анестезиологу, залетаю в туалет. Открываю кран. Плещу в лицо холодной водой. Очень хорошо, что я не крашусь на работу. Очень… Сморгнув бисер с ресниц, наблюдаю за тем, как неторопливо проступает отражение моего лица в зеркале. Удивительно, но после слов Бутенко примерно так же из пугающей неизвестности в моей голове стали проступать контуры возможного будущего. В котором не было Юры, да, в котором не было счастья. Но была хоть какая-то уверенность, что я не пропаду. Что мне не дадут пропасть… Когда захочется.

Вдох-выдох. Юра-Юра… Надеюсь, это стоит того. Надеюсь, тебе правда лучше, Юра. Вот так, вдали от нас. Иначе то, через что я прохожу, совершенно бессмысленно. Интересно, а если я сейчас все брошу и скажу, мол, твоя взяла, погнали на ЭКО снова. Он вернется тут же? Или еще подумает? С губ слетает горький смешок. Боже, до чего мы докатились!