Екатерина Владимирова - Крик души
Я понял это сразу же, как только после утомительно долгих поисков увидел ее бледное осунувшееся личико с горящими разнообразными оттенками чувств черными глазками на нем. Исподлобья, плотно сжав губы, сведя брови к переносице. Без испуга — потому что сильная, с горечью и обидой — потому что обманули. Потому что не сдержали обещания. Потому что предали. Потому что убили в чистой детской душе ту единственную надежду на счастье, ту крупицу веры в сказку.
Я смотрел на нее тогда и понимал, что еще чуть-чуть, и не сдержусь, зарыдаю, как маленький, заплачу навзрыд. Я уже ощущал горячие слезы, застывшие в уголках глаз колким клубком. А в горле тоже комок из слез, он, казалось, заполонил всё мое тело. Слабость в конечностях, привкус горечи и металла на языке, дикая усталость, руки опускаются… И такое бессилие! Гадкое, бездушное, утомительное бессилие!
Разве Господь может быть настолько жестоким, чтобы обрекать на столь жалкое существование маленькую девочку?! Почему она?.. Почему еще тысячи таких же, как она?..
Я чувствовал себя последним негодяем. Даже тогда, когда, прижимая к себе ее худенькое тельце, шептал в ее волосы разные глупости и слова утешения. Я не верил в то, что смогу ее утешить, но все равно, как заведенный, продолжал нашептывать эти глупости.
Наверное, она и тогда не верила мне. Однажды доверившись и обманувшись в своем доверии, она не хотела повторения. И я не винил ее в том, что она не доверяла мне. Я сам был виноват.
Несколько долгих недель понадобилось на то, чтобы она заговорила со мной. Как раньше. Открыто и душевно, а не пустыми фразами, обрывочными восклицаниями и односложными ответами.
Несколько месяцев ушло на то, чтобы она перестала вздрагивать от случайного звонка в дверь, боясь увидеть на пороге искаженное гневом лицо сожителя матери или же ее саму.
Почти три года ушло на то, чтобы она смогла вновь мне довериться.
Почти три года, в течение которых я делал все для того, чтобы вернуть себе ту маленькую девочку, еще верящую в чудо, еще ждущую его, ту покинутую всеми девочку, которую оставил в Калининграде холодной весной девяносто девятого года.
Я вернул ее. И вдвойне больнее оттого, что на то, чтобы насладиться долгожданным возвращением, у нас почти не осталось времени.
Антон же так и не принял ее. И я знал причину этого. Но оставить ее одну, прогнать, забыть о том, что она вообще появилась в моей жизни?.. Просто так вычеркнуть само ее существование из памяти?..
Как?.. Как такое возможно?!
Он не понимал. Он и теперь не понимает, даже спустя годы.
Я и сейчас вижу, что он не может смириться с ее присутствием в моей жизни. Не может. Не хочет.
Упрямый. Какой же, черт возьми, упрямый!
Неужели никак не может забыть того случая?..
Но Боже, сколько лет прошло с тех пор?! Почти три года!
Она была ребенком, диким и необузданным созданием, выброшенным на улицу собственной матерью, вынужденной влачить столь жалкое, взрослое существование, бороться за жизнь!
А он… Он — мой сын. Воспитанным интеллигентным и культурным молодым человеком, всегда сытый, в тепле, при деньгах. Его любили родители, его холили и лелеяли с раннего детства, ему не приходилось бороться за жизнь, он был баловнем судьбы. И все же он не простил ей того, что она сделала… Не позволил своей гордости опуститься на колени?..
Чего же ему не хватало?! Почему он накинулся на нее?! Почему одно лишь упоминание о ней воспринял в штыки?! Почему не смог принять и понять ее так, как это сделал я?..
Может быть, я что-то упустил в его воспитании?.. Тогда, когда надолго оставлял его одного, не появляясь дома месяцами? Тогда, когда упустил из виду тот факт, что моему сыну нужен был отец, а не знаменитый исследователь!?
Значит, и здесь тоже виноватым оказался один лишь я? И в том, что Дашенька не принимает Антона, и в том, что Антон никогда не примет мою девочку? Опять я..? Один лишь я.
Почти три года ненависти. У него к ней. У нее к нему. И я — словно непроходимая стена между ними, натянутая красная ленточка между стартом и финишем. Словно камень преткновения.
Дашенька. Антон. Мои любимые. Одинаково любимые мною. Но…
Как так получилось, что близкие отдались на сотни километров, а чужие стали настолько родными, что без них ваше существование уже не представляется возможным?..
Дашенька! Антон!
Они не смогли бы жить рядом друг с другом. Я понял это уже в тот момент, когда они впервые встретились. Слишком разные, чтобы понять друг друга, слишком сильные для того, чтобы принять чужую слабость за силу. Из разных миров — богатства и бедности, любви и презрения, жизни и смерти…
Тогда, почти три года назад, у них не было ни единого шанса на то, чтобы понять друг друга. Чтобы принять, чтобы смириться, чтобы соединиться, объединенным общей целью.
А сейчас… Что станет с моей девочкой, когда я уже не смогу позаботиться о ней? Что станет с Антоном, когда он обо всем узнает?.. Кто позаботится о моей маленькой девочке? Кто поможет Антону все это пережить?..
Слишком много вопросов, на которые нет ни одного ответа.
Слишком много вопросов, и слишком мало времени, чтобы найти на них ответы.
Слишком мало времени. Его почти не осталось. Ни у меня, ни у Даши, ни у Антона…
Глава 5
май 1999 год, Москва
Повисшая на его локте брюнетка не вызывала никаких чувств, поэтому Антон просто отмахнулся от нее, когда девушка в очередной раз решительно потянулась к нему для поцелуя.
Брюнетка разочарованно надула губки и досадливо поморщилась.
— Антош, — проговорила она недовольным голосом, похожим на рокот, — что случилось?
Теперь поморщился Антон, раздраженно поджав губы.
Какого черта он позволяет этой… девице называть себя так?! Он же терпеть не мог, когда его называли этим детским, совершенно идиотским именем?! Словно специально возвращая его в детство!
Наверное, сейчас ему было настолько всё равно, что даже это ласкательное имя не так сильно действует ему на нервы, вызывая лишь легкую волну раздражения вместо злости.
Только бы его оставили в покое! Только бы продолжили своё стрекотание где-нибудь подальше от него!
Только бы, черт побери, все заткнулись и дали ему подумать!