Алиса Ферней - Речи любовные
Они были одного роста: она выше среднего, а он чуть низковат для мужчины; их плечи были вровень и двигались в такт. Это сочетание женской грациозности и мужской настойчивости, нацеленности на женское было, как ни странно, гармоничным, естественным, словно так, и только так, и могло быть: рядом, молча, с улыбками. И тем не менее каждый представлял для другого нечто непознанное, как и положено незнакомым людям. Жилю Андре и Полине Арну до этой встречи довелось перекинуться парой фраз, но по-настоящему знакомы они не были. Излишняя порывистость движений, сдержанное, порой прорывающееся ликование, некоторая экстравагантность жестов, скорость, с какой отводились глаза, размах шага, которого не требовали обстоятельства, исходящая от них аура опьянения и ощущение чего-то, что накрыло их обоих и от чего не увернуться, — все это прямо-таки бросалось в глаза. Они вместе приближались к кануну, за которым их ждало нечто невыразимо сладостное. Их никоим образом нельзя было принять за супругов. А вот почему их тут же безоговорочно принимали за любовников, которыми они не были, было непонятно.
Им еще только предстояло стать любовниками. Образ неумолимого общего будущего маячил перед ними. Сопротивляться, отказываться было бесполезно, оставалось лишь послушно двигаться ему навстречу. Жертвы одной любовной судьбы трепетали у последней черты, предвидя свою участь, и, возможно, самым странным во всем этом была не сама судьба, а их знание того, что им выпало и что предвидению не дано ничего изменить. Чары сделали свое дело и взяли их под стражу со всей их свободой. Вихревой поток нес их друг к другу. Что были их жизни до этой фатальной встречи? Обоюдное влечение, отринув этот вопрос, образовало некое возмущение материи, которое могло стать их погибелью либо, напротив, осчастливить их. Этот порыв навстречу друг другу был тайной лишь для них одних. Улыбки, смешки, подмигивания образовывали вокруг них некое живое, пульсирующее и звонкое пространство. Они могли бы испугаться, если бы чувство осторожности не было сметено единым махом, стоило им увидеться. Что именно приходило в голову окружающим? Что они любовники или что им не миновать этого. Этого им и впрямь было не миновать.
***
До этой встречи они долгое время приглядывались друг к другу. Потаенная дума о другом, немая жажда встреч с ним, неисчислимое количество взглядов, подчиненных подспудному повелителю, — все это не ушло и продолжало жить в них и накладывать отпечаток на их поведение. Пораженные громом не могут не быть объяты пламенем. Им бы и хотелось стать незаметными, да не тут-то было. Редко, очень редко желание не прорывается наружу! Пыл, терзания, восторги перепахивают не только сердца влюбленных, но и их плоть, и уж тогда ей, перепаханной, ничего не скрыть: всплеском радости она выдает все, что в нее заложено. Лишь закрытые помещения могут служить убежищем для такой взаимности, лишь стены и перегородки способны скрыть, не убивая, неодолимое влечение. Эти двое ничего не делали, они просто шли по улице, но были влюблены друг в друга, и все это видели. Он словно рыбак в бездонном море ее созерцания, она — словно добыча, попавшая в невод его взгляда. Походка двух вовлеченных в одно действо людей с примесью чего-то неуловимо танцевального свидетельствовала о том, что на самом деле они никуда не шли, что у них не было цели. Галантный характер их отношении, их очарование друг другом, молчание, улыбки — все это было выставлено на обозрение и получало толкование. Их любовная игра была зрелищем, как, возможно, любая игра такого рода: и поскольку пути в ней для всех всегда одни и те же, тот, кто хоть раз прошел такой путь, узнавал состояние того, кто по нему идет. Даже не идет, а летит. Они летели.
Так они летели, не произнося ни слова, благо тому была причина: неудобство говорить на ходу. Но потом, когда слегка улеглось их волнение, пришло время нарушить молчание. Ни один не знал, с чего начать. Да и нужны ли были слова? Молчание говорило само за себя. Он принялся что-то рассказывать, ей стало слегка не по себе. Когда мужчина и женщина, никогда прежде не имевшие повода оказаться вместе, сходились на улице в начале вечера, разве не ясно, о чем они могли ворковать? И что должно было последовать затем?
— Я все гадал, придете ли вы, и не скажу, что был уверен! — проговорил он, желая положить конец некоему замешательству.
Поскольку ближе идти друг к другу было уже невозможно и их лица были в нескольких сантиметрах друг от друга, от ее резко обернувшегося к нему лица его словно полоснуло всем, что в этом лице было: румянцем, пушком, нежной кожей век.
— Но почему? Мы же условились о встрече? — Она сжала губы, как делают, желая получше распределить помаду.
Он взглянул на ее сжатые губы. Она испытывала неловкость от того, что между ними совсем не осталось промежутка. Почему он так смотрит на ее губы? В глазах ее появилась улыбка, призванная ею на помощь себе и своему смущению.
— Вы могли передумать.
— Если я назначаю встречу, я прихожу. — Голос не подвел ее, не дрогнул, прозвучал смело и звонко, чего не скажешь о внутреннем состоянии: там все окончательно спуталось — причины, следствия, двусмысленность иных слов.
— Я вам верю, но поскольку это я вам назначил… Она отодвинулась от него. Он вновь придвинулся, она вновь отодвинулась.
— Но вы меня совсем не знаете, — смеясь над их молчаливым танцем, проговорил он. — Вы смелая!
— Вы так считаете? — внезапно обеспокоилась она, не зная, польстило ей это или укололо.
— О нет, вы нисколечко не смелая, теперь я вижу! — Голос его прозвучал чуть насмешливо и при этом стал слаще. — Вы могли бы пренебречь приглашением, но не сделали этого! — уже в открытую рассмеялся он.
Она покраснела и, совсем как маленькая девочка, которую в чем-то уличили, ответила:
— Я об этом не подумала!
Внутри нее — женщины, за которой ухаживали, — от удивления и неожиданных открытий прорезался собственный голосок: «Даже захоти я отказаться от встречи, я бы не смогла этого сделать. Странно, до какой степени я подпала под его обаяние в тот момент, когда он предложил мне встретиться. И как я тут же себе представила, что будет». Все это было переведено ею на язык кокетства и прозвучало мнимым упреком в обоюдном упущении:
— Я надеялась, что вы не осмелитесь сделать мне такое предложение.
Это было и признанием наоборот, и ложью, в которую она пыталась верить. Однако она пропищала это так тихо, что он ничего не расслышал. Она опустила голову и уставилась на свои ноги. Бормоча что-то себе под нос — казалось, ее губы никак не разлепятся, — она попыталась выразиться более внятно. В разумной зоне ее сознания была надежда, что он не станет продолжать в том же духе, а в остальных частях сознания, которые не были разумными и вообще не имели отношения к сознанию, жила надежда на то, что станет.
