Анна Смолякова - Ты — мое дыхание
— Кстати, а что вы пишете? — поинтересовалась Сосновцева, неожиданно оживившись. Даже левая кисть ее, до этого царственно лежавшая на кресле, взметнулась вверх, словно испуганная птица. Взметнулась, на секунду зависла в воздухе и вдруг как-то величественно и требовательно потянулась к белому кожаному блокноту, лежащему на Полиных коленях. — Вот вы, милая девушка, пришли меня о чем-то спрашивать, а я ведь даже не видела, что именно вы собираетесь оставить, так сказать, на память потомкам. Наверняка ведь у вас уже есть какие-то планы, наброски? Ну-ка дайте взглянуть!
А пальцы на ее жилистой руке со вздувшимися венами предательски и жалко подрагивали, калеча царственность жеста.
— Дайте же, дайте взглянуть, — повторила Вера. И Поля, не успев подумать ни о чем, кроме этой пьяной дрожи рук, как-то машинально протянула ей блокнот. Хотя, впрочем, что там было прятать? Так же, как пока еще, по большому счету, — и читать. Так, страниц десять-пятнадцать, исписанных мелким летящим почерком, с перечеркнутыми крест-накрест абзацами и извилистыми чернильными стрелками вдоль полей. Однако Сосновцева, прищурившись и оттянув средним пальцем угол глаза к виску, как это обычно делают очень близорукие люди, начала внимательно вчитываться в текст. По мере того, как ее глаза перебегали со строчки на строчку, выражение лица Веры менялось. Неудержимо таяла неровная пьяная полуулыбка, как будто ее и не было вовсе, румянец на скулах казался теперь, скорее, румянцем азартного игрока. Когда она с великолепным презрением и подчеркнутой аккуратностью положила блокнот на краешек стола, это была совсем не та женщина, что несколько минут назад. Это была Актриса, играющая уже совсем иную роль.
Поля догадалась о том, что ей предстоит услышать, еще до того, как Сосновцева разлепила искривленные призрачной усмешкой губы. Все-таки Вера вполне профессионально владела набором добротных актерских штампов и умела показать одним взглядом, одним поворотом головы и ненависть, и любовь, и брезгливость. Наверное, коньяк притупил ее чувство меры. Потому что и сарказма, и нарочитого недоумения, и злого интереса, с которым она вдруг взглянула на гостью, — всего этого оказалось слишком. Сосновцева еще раз окинула Полю медленным скептическим взглядом: всю, с головы до ног. Или, вернее, с ног до головы, потому что начала она от легких босоножек с тоненькими серебристыми ремешками и прозрачными каблуками. Прошлась по жемчужно-серому платью с едва прорисованными летящими цветами, слишком простому и изящному, чтобы быть доступнодешевым. Нарочито задержалась на серебряных с чернью браслетах и только потом подняла глаза к ее лицу. Поля почувствовала, что краснеет, и все-таки вытерпела этот долгий насмешливый взгляд.
— Так, значит, ты пишешь от первого лица? Этакую исповедь киноактрисы? — наконец вымолвила Вера, решительно и бесцеремонно переходя на «ты». — Ну-ну… А я еще никак не могла вспомнить, о чем же это мне хочется тебе рассказать. Теперь вот вспомнила. У меня знакомый есть один — такой же «новорусский», как твой муж. Так вот, у него жена от избытка времени взяла и написала дамский роман. Отвезла в издательство. А там прочитали и вежливо так говорят: «Очень, очень удачно выписан эпизод с поездкой любовников на Канары! Чрезвычайно достоверно: и названия отелей, и меню ресторанов, и что сколько стоит… Но сейчас мы, к сожалению, не можем выпустить вашу книгу потому-то, потому-то и потому-то». В общем, «новорусский» муж чуть ли не типографию купил, а женушкин «бестселлер» за свой счет издал… Так вот, я к чему все это веду: почему бы тебе не взять и не написать что-нибудь в этом же духе? Начать можно так: «На столе, инкрустированном карельской березой, закипал «ровентовский» чайник, в пластиковые окна вливался манящий солнечный свет. Я прошла… нет, прошествовала!.. по мраморным с золотыми жилками плитам моей двадцатиметровой кухни и опустилась на, скажем, кожаный диван…» Или какие сейчас в моде?.. А то как-то нескромно получается. Как там у тебя: «Я бросила взгляд на угрюмо замолчавший будильник и поняла, что безнадежно опоздала на съемку»?
— Это всего лишь литературный прием, — попробовала возразить Поля, — и вы не можете этого не понимать. И потом…
— И потом, что? — азартно и зло подхватила Сосновцева. — Потом ты принесла мне этот коньяк, ты купила меня за эту бутылку, значит, я должна улыбаться тебе сладенько-сладенько и всю душу свою выворачивать перед тобой наизнанку? Да я презираю таких, как ты, вырядившихся в бриллианты и дорогие тряпки и возомнивших себя хозяевами жизни. Пустоголовых, как кукла Барби, и никчемных. Презираю, слышишь?!
Поля устало кивнула и, отодвинув от себя столик, поднялась из кресла. Теперь она уже не чувствовала жалости, только обиду и раздражение. Ей было обидно за свой белый блокнот, пренебрежительно брошенный рядом с коньячной бутылкой, за свою нынешнюю жизнь, в которой почему-то постоянно нужно что-то кому-то доказывать. За Борьку, в конце концов, потому что, в отличие от него самого, она так и не научилась со здоровой иронией относиться к этому мерзкому выражению «новый русский» и ненавидела, когда его так называли.
— Так ты меня поняла? — пьяно вскинулась вошедшая в раж и, похоже, уже упивающаяся моральной победой Сосновцева.
— Поняла, — коротко и бесцветно отозвалась Поля.
— Ничего ты не поняла! Слишком уж вид у тебя благородно оскорбленный. Да и вообще, что ты можешь понимать в жизни? В искусстве? Что можешь понимать в искусстве ты — сытая, довольная, благополучная? Это ведь не тебе приходилось растелешиваться перед ничтожными режиссерами, это ведь не тебя трахали за кулисами…
Вера еще что-то яростно шипела вдогонку, перегнувшись через широкий подлокотник кресла, но Поля уже не слушала. Слова колко и обжигающе ударялись ей в затылок, а она, пытаясь справиться с заедающим английским замком на входной двери, упорно и остервенело повторяла про себя считалку про «месяц», который «вышел из тумана». Важно было не обернуться, не рассмеяться, фальшиво и злобно, в лицо этой истеричке, не сказать ей… Хотя фраза уже сама рвалась с языка, пробиваясь сквозь монотонную считалочку. «Что могу понимать в искусстве я, которой не приходилось растелешиваться перед режиссерами и трахаться за кулисами?.. А если бы вы, Вера, были референтом в крупной фирме, вы бы спросили: что могу понимать в бизнесе я — которой не приходилось растелешиваться перед шефом и трахаться в офисе? А если бы дояркой в колхозе — то растелешиваться перед бригадиром и заниматься любовью в коровнике, да?» Замок поддался с третьей или четвертой попытки, дверь с визгом открылась, и Поля вылетела в прохладную, гулкую и пахнущую плесенью тишину подъезда…
