Анна Смолякова - Ты — мое дыхание
— Нежная моя девочка, я так хочу тебя, — пробормотал Борис, судорожно тиская ее ягодицы. — Полечка моя, По-олечка…
Голос его дрогнул, сорвался стоном. Поля чуть подалась вперед и обвила руками его спину, прижавшись губами к напряженному плечу. Мучительное томление, переполняющее ее тело, требовало выхода. И она даже вскрикнула, когда он наконец вошел в нее, сильно, глубоко и нежно.
Уже потом, когда Борис упал рядом, откинувшись на спину, с лицом, все еще искаженным сладкой судорогой, с каплями пота, поблескивающими на загорелом высоком лбу, потом, когда сама она, разжав зубы, выпустила закушенный мокрый угол подушки, Поля как-то отстраненно подумала, что наверняка не может быть все так хорошо в постели, если во всем остальном так плохо. Ведь не может быть, в самом деле? А следовательно, она сама во всем себя убедила, сама себе напридумывала всяческих кошмаров. Устала просто, что ли? Ведь она еще молодая, довольно симпатичная, желанная, неглупая, в конце концов. Так почему же тогда, почему? Может быть, шесть лет, так же, как три года, — возраст для брака критический? Может быть, просто требуется время? Просто нужно переждать, перетерпеть? «Ждать, ждать, ждать, — мысленно повторяла она, чувствуя, как по телу разливается ленивая сонная нега. — Ждать и еще раз ждать». Даже когда Борис, вскочив с постели и натянув плавки, не поцеловал ее, а бросил как-то буднично и отчужденно: «Полюшка, гости придут сегодня к семи, так что будь, пожалуйста, готова. И тетю Дашу поторопи, если что» — Поля изо всех сил постаралась не обидеться. И потом, когда он уже уехал в офис, убеждала себя, сидя в пенной ванне и втирая в волосы травяной бальзам: «День начался прекрасно, все будет чудесно, все будет хорошо…»
До обеда и в самом деле все было неплохо, а потом настроение немного подпортила главный бухгалтер из фирмы Бориса. Поля заехала в офис обговорить кое-что из меню, но мужа на месте не оказалось. Зато Ольга Васильевна, пятидесятилетняя, полная, нарядившаяся по поводу дня рождения босса в бордовое платье из японского шелка с ужасающими рюшами, едва завидев ее в конце длинного светлого коридора, зашептала заговорщически и громко, так что эхо расползлось, наверное, по всем кабинетам:
— Полина Владимировна, а, Полина Владимировна, зайдите ко мне в каморку на минуточку, пожалуйста!
Ничего особо приятного от беседы с бухгалтершей Поля не ждала. Ольгу Васильевну она не любила. Или, точнее сказать, отвечала настороженной холодностью на слащавую и определенно фальшивую приязнь.
В «каморке» с кожаной мебелью, голубыми жалюзи на окнах и новеньким «Пентиумом» на столе закипал чайник. Поля с тоской взглянула на фарфоровые с голубыми цветочками чашечки. Перспектива совместного чаепития ее совсем не прельщала. К счастью, бухгалтерша сразу перешла к делу и выдвинула из-за сейфа какой-то плоский и довольно тяжелый на вид прямоугольный сверток.
— Вот, — проговорила она с каким-то наигранным и чрезмерным возмущением, — полюбуйтесь!
Под оберточной бумагой оказался сервировочный столик. Как-то еще с месяц назад Ольга Васильевна пристала к Поле с вопросом, что можно подарить Борису Викторовичу на день рождения от сотрудников. Она подумала и предположила, что мужу было бы приятно получить сервировочный столик, потому что он очень любит ужинать перед телевизором, а делать это со столиком станет гораздо удобнее. Вообще-то она имела в виду нечто из тонированного стекла с позолоченной арматурой и тонкими легкими ножками на крошечных роликовых колесиках. То, что выглядывало сейчас из-под обрывков картона и капронового шпагата, меньше всего было похоже на предмет, который она хотела бы иметь в своем хозяйстве. Этот столик, наверное, выпустили в составе первой, экспериментальной партии лет пятнадцать назад и по какому-то ужасному стечению обстоятельств не продали. Ужасному для Поли, потому что, по всей видимости, этому динозавру все-таки предстояло украсить собой ее квартиру. Обе черные лаковые полочки густо покрывал аляповатый узор из огненно-красных цветов с ядовито-зелеными листьями и ягод неизвестного происхождения, арматура матово поблескивала новеньким авиастроительным алюминием, а колесики — такой же новенькой черной резиной.
— Вот, — опять провозгласила Ольга Васильевна, — видите, какой кошмар? Я просто не представляю, как мы в глаза Борису Викторовичу смотреть будем… Надо, надо было самой покупать, так нет — понадеялась на Пономаренко! А он, паршивец, посмотрите, что выкинул. «Я, — говорит, — подешевле нашел!» — и радуется… Ну, вот что, что теперь делать?
— Ничего, — Поля пожала плечами. — Абсолютно нормальный столик. Я не знаю, почему вы так переживаете…
— Но вы-то, — не унималась бухгалтерша, — вы-то ведь совсем другой имели в виду, правда?
Мягко и быстро свернуть разговор не удалось. Ольга Васильевна продолжала настаивать на том, что подарок ужасный, то ли из мазохизма, то ли еще из каких-то одной ей ведомых побуждений. В довершение всего в кабинет вошел сам Пономаренко, стеснительный двадцатилетний мальчик, с прыщавым лицом и длиннющими ресницами. При нем поток возмущенного красноречия бухгалтерши еще более активизировался. В конце концов Поля, чтобы хоть как-то приблизить финал беседы, согласилась, что столик, конечно, не такой, как ей хотелось, но вполне нормальный. После этого Ольга Васильевна резко и глухо замолчала. И Поля наконец смогла подняться и выйти из кабинета со смутным и неприятным ощущением того, что опять что-то сделала не так. Она совсем немного замешкалась в коридоре, поправляя ремешок на босоножке, но этого оказалось достаточно, чтобы услышать, как бухгалтерша оскорбленно и гневно говорит все тому же Илюше Пономаренко:
— Надо же, а! «Не такой, как ей хотелось»! Ничего, Илюша, не расстраивайся! Барыня — она и есть барыня. Что с нее возьмешь? Целыми днями сидит дома, ногти точит да в телевизор пялится. Что ей еще делать при таких-то деньжищах? Только пить, есть да по магазинам разгуливать — столики выбирать!.. Нет, ну до чего люди все-таки бывают беспардонные! Вот на мой характер — ни в жисть бы не сказала, что подарок не нравится, даже если бы шариковую ручку за рубль подарили! Одно слово — барыня!..
Впрочем, это было досадно, и только досадно, как стрелка, некстати поползшая по колготкам, поэтому из колеи ее все же не выбило. Поле почему-то по-прежнему казалось, что именно сегодня, именно в день рождения мужа, можно все поправить, склеить. Хотя что склеивать, если ничего, по сути дела, не ломалось? Они ведь не скандалили, не молчали обиженно и скорбно неделями, не помышляли о разводе, не запирались каждый в своей комнате… И все же было это почти неуловимое «что-то». Оно проявлялось то мгновенной, усталой отстраненностью во взгляде Бориса, то слишком меткой в последнее время колкостью его шуток. И Поля так до конца и не могла понять, что же это такое…
