В первый раз... (СИ) - Шолохова Елена
Как Ира ни щадила чувств матери, скрывая от неё ту рыжую, как ни тешила надежду, что папина блажь вскоре пройдёт – всё зря.
Отец увяз в этих новых отношениях так, что ему, похоже, было уже на всё плевать. Если поначалу он придумывал для матери какие-то отговорки, пусть и шитые белыми нитками, то сейчас уходил и приходил, когда вздумается, не утруждая себя и малейшими предлогами. И появлялся со своей рыжей везде, больше не скрываясь.
Ну и конечно, сразу нашлись добрые люди – увидели и доложили.
Ира как раз вернулась с первомайской демонстрации. Устала так, что с ног валилась.
Юрка, глядя на сестру, фыркнул и протянул:
– Поду-у-умаешь. Устала она. Вот я устал – я в комнате убрал, пока тебя не было. И мусор вынес. Мама велела.
Ира снисходительно улыбнулась, ласково потрепав его по вихрам: глупенький. Первоклашки на демонстрацию не ходили, но попробовал бы он отшагать семь километров до главной площади, да ещё и с транспарантом, сделать круг, а потом обратно полпути так же – пешком. Потому что из-за праздника дороги перекрыли, и автобусы доезжали только до кольца и сразу обратно, а троллейбусы и вовсе не ходили. Так что четыре остановки пришлось идти самой, да и потом в автобус еле втиснулась. Впрочем, настроение всё равно было приподнятое, в кои-то веки.
Пока шли по празднично украшенным улицам города огромной пёстрой колонной с шарами, плакатами, флагами под звуки бравурных маршей, льющихся из динамиков, она и думать забыла про отца и вообще про всё плохое. Одноклассники смеялись и шутили. Одуряюще пахло черемухой – весна в этом году выдалась ранняя. И даже солнце светило как-то радостно и безмятежно. Все вокруг заряжались друг от друга бодрым ликованием, и в душе откуда-то взялась легкость и почти уверенность, что всё будет хорошо.
Однако стоило прийти домой, как весь этот запал моментально угас. Дома было тоскливо. Казалось, сами стены уже впитали в себя унылый дух и тягостное ожидание беды.
А ближе к вечеру к ним примчалась соседка со второго этажа, Лариса. Как всегда заполошная, она звонила, не отпуская кнопку, будто пожар. И ворвалась в тесную прихожую вихрем, запнулась о Юркины кеды и чуть трюмо не свернула, толкнув его широким бедром, так, что мамины богатства – «Дзинтарс»* и «Быть может»**, и Ирина «Прелесть»*** – попадали, как раненые бойцы.
Затем они с матерью закрылись на кухне.
Раньше Ире и в голову бы не пришло подслушивать, даже неинтересно было бы, о чём там эта Лариса так спешила сообщить, но сейчас дурное предчувствие буквально взвыло сиреной, и Ира не смогла удержаться. Отправила Юрку гулять во двор, а сама прильнула к стене, поближе к кухонной двери, даже дышать перестала, чтобы ничего не упустить.
– Мы с нашими возвращались после демонстрации. Зашли в пельменную на Карла Маркса…
И тут засвистел чайник. Так некстати! Впрочем, пока мать разливала чай, Лариса молчала.
– …а там твой сидит с какой-то девицей. Нет, ну ничего такая. Рыженькая. Молоденькая. Но знаешь, из тех, что сами на мужиков вешаются. Я эту породу прекрасно знаю. Хотя и твой, конечно, тоже хорош. Сидит такой поплывший, за руку её держит. У всех на виду, ты представляешь? И поздоровался со мной как ни в чём не бывало. Нет, смутился, конечно. Поерзал немного, но даже руку ее не выпустил. Другой бы на его месте вообще сквозь землю провалился, а твой – хоть бы что…
Мать молчала. Ира и сама онемела.
– Что будешь делать? – деловито спросила Лариса после продолжительной паузы.
– Да, теперь, конечно, придётся что-то делать, – глухо сказала мать и всхлипнула.
Ира стиснула зубы до боли в челюсти – слушать было невыносимо, как мать плачет.
– Ты погоди, не раскисай. Все ведь мужики такие. Думаешь, мой подарок? Куда там! Твой хоть не пьёт, не выступает... Да не плачь! Ты вот что – ты ему на производство напиши. В партком. Он ведь у тебя партийный.
– Ну что ты, – всхлипывая, отозвалась мама. – Это ж такой позор. Да и времена сейчас другие.
– Какие другие? Вот у нас, в конструкторском, тоже один завёл себе любовницу. Даже из семьи собрался уходить. А он – начальник отдела, между прочим. И тоже партийный. И что ты думаешь? Жена его пожаловалась: так, мол, и так, семья распадается, дети без отца остаются, и какой, дескать, своим аморальным поведением он пример подаёт другим, своим подчинённым… В общем, его на заседании парткома пропесочили как следует, пригрозили, что с должности снимут, может, даже из партии выгонят – так тот как миленький домой вернулся и налево теперь даже не смотрит.
– Нет, нет. Не хочу позориться.
– Глупости какие! Ну, можешь пока не писать сразу на службу, просто пригрози ему, что напишешь. Может, придет в себя. А если нет, то тогда уж жалуйся. Ну что ты мотаешь головой? Позорно ей! А разведёнкой с двумя детьми остаться лучше, что ли?
Ира дождаться не могла, когда эта Лариса уже уйдёт. Кто её вообще просил приходить и докладывать?
Наконец, соседка убежала, оставив на кухне недопитый чай и мать – всю в слезах. Ира думала утешить её, но тоже расплакалась.
_________________________
* Латвийская парфюмерная фабрика. В советское время входила в объединение Союзпарфюмерпром. В данном случае одноимённое название духов.
** Легендарные польские духи.
*** Лак для волос.
3
Отец пришёл поздно. Впервые мама не вышла его встречать. И ужинать не позвала. Потом, ночью, они, конечно, говорили.
Ира дождалась, когда уснёт брат, и тихонько выскользнула из комнаты. Однако почти ничего разобрать не удалось – родители разговаривали очень тихо.
Тогда отец от них не ушёл, хотя Ира была уверена – уйдёт. Прямо с утра. Но когда встала, отец брился в ванной, а мать возилась на кухне. С виду было всё, как обычно. Даже мелькнула надежда: может, они помирились?
Отец ещё и добриться не успел, как к ним заявилась классная. Он так и выглянул из ванной в майке и домашних трениках, с гудящим чёрным рожком электробритвы в руке. Потом, правда, юркнул в спальню и показался оттуда уже в рубашке и приличных брюках.
– У вашей дочери наплевательское отношение к школе, к учёбе, к своим обязанностям, – выговаривала Людмила Константиновна. Высокая и грузная, она, казалось, занимала собой практически всю прихожую. Пройти в комнату отказалась, не захотела разуваться. – Сегодня она не готовится к урокам, обманывает учителей и родителей, а что будет завтра? Ведь всё начинается с малого.
– Давайте не будем строить прогнозы, – недовольно буркнул отец. – Какие конкретно к Ире претензии?
Людмила Константиновна недовольно поджала губы.
– Конкретно? Хорошо. Во-первых, она скатилась почти по всем предметам. За последнюю контрольную по алгебре – двойка. За самостоятельную по физике – тоже двойка. По литературе – куча долгов по стихам. А по моему предмету так вообще: когда ни спросишь – вечно не готова. А ведь уже конец года. Осталось всего ничего. С какими оценками она в десятый класс перейдет? Во-вторых, ваша дочь абсолютно безразлична к делам школы и класса. Жизнь коллектива её не волнует. Она нигде не участвует. Ни в смотре самодеятельности, ни в чём…
Людмила Константиновна сделала паузу, ожидая реакции Ириных родителей, но те молчали как партизаны. Тогда она продолжила:
– Она у вас вообще единоличница. Все в классе чем-то увлекаются, посещают какие-то спортивные секции, многие в музыкальную школу ходят. А Ира? Нет, я знаю, что она у вас талантливо рисует, но талант её пропадает даром. Даже стенгазету от неё не допросишься. Какой тогда прок обществу от ее таланта?
Ира, и правда, с самого детства любила рисовать, и маленькую все её нахваливали. Но художественную школу она бросила, не проучившись и года, потому что там рисовали одни вазы, а ей было скучно рисовать вазы. Ей нравилось писать лица, ну или картины с сюжетом, с людьми, но уж точно не букет осенних листьев в кувшине. Даже на пленэре она акцентировала внимание на людях – рассеянных, влюбленных, озабоченных, куда-то спешащих, а природа и архитектура становились лишь смазанным фоном.
