Михаил Чернов - Мосты. Не разводи себя
По чистой и пустой шоссейного типа дороге меня везла Нива с усатым мужиком за рулем, который согласился отвезти меня за двести пятьдесят рублей. Остальные бомбилы требовали пятьсот. Он тоже. Но он единственный, кто понял, что согласиться на меньшее – лучше, чем не получить ничего и остаться с нулем. Хотя, вдруг, когда он вернется обратно к коллегам по цеху, они дружно отмудохают его за резкий обвал цен на их рынке, за измену кодексу реального тру-бомбилы. Но мне все равно было насрать на это.
Подъезжая к пункту назначения, я попросил его остановиться на авто заправке, чтобы я вышел там. Мне очень хотелось прогуляться по этим теплым сердцу местам, в которых я не был уже более двух лет. Если у каждого человека должно быть свое место для паломничества, то это – строго мое.
Уже светало. Кирпичные четырехэтажные дома постепенно заполнялись светом в окнах. Я курил, слушал Dio и думал о том, насколько же здесь, блять, хорошо. Нет, я не хотел бы здесь жить, ни в коем случае, но это одно из тех мест, которое дарит мне тепло, одновременно являясь самым нежеланным местом проживания. Точнее, самым нежеланным из тех, где мне уже довелось жить.
Я подошел к двери в подъезд. В этот момент во мне проснулось очень много памяти и эмоций. Это словно осколки разбитого прошлого, которые так сладко и методично залезают прямо под кожу, уродуя вены и артерии. «Смотри, сколько их валяется прямо у этой двери», – говорю я сам себе. Сколько было счастливых приходов и трагичных уходов, сколько здесь было романов и трагикомедий, сколько раз я вырывал эту дверь пьяный, так как Аня не открывала мне домофон. И еще больше раз я ходил вечерами выносить мусор, хотя из всех примет, которые есть во вселенной женщин, единственная, которую я готов был принять, гласит о том, что мусор вечером выбрасывать нельзя. Но, потом Аня объяснила мне, что это бред, и где я вообще это взял и почему я вообще еще здесь, в квартире, а не закидываю пакет отходов в контейнер во дворе.
Позвонить? Или развернуться и уйти? О чем я вообще? Домофон. Вот она, квартира номер два, вторая сверху вниз в первом столбце квартир этой парадной. Я делаю затяжку и выбрасываю сигарету. Нажимаю на кнопку. На первый звонок она не ответила. В ее стиле. После второго звонка дверь открылась. Я поднялся по короткой лестнице, открыл предшествующую «банной» дверь и увидел ее, в детской пижаме и розовых трусиках. Со словами «быстрее уже заходи» она убежала в комнату.
К слову о розовых трусиках, это не те, о каких все привыкли думать – кружевное белье с парой ниток вдоль талии и промежности ног. Нет, это другие, обычные трусики. Я бы назвал это полу-бокс, что у меня, по какой-то причине ассоциируется с мужской прической советских времен. Но это не так. И здорово, что это не прическа, и странно, что у меня именно такая ассоциация не женское нижнее белье.
Еще пару минут я провел в прихожей. Я, мысли о ее космической красоте и цель снять верхнюю одежду. Свое пальто синей шерсти я повесил в окружении женских всевозможных курток, шуб, пальто и прочего, что одеждой зовется. Аккуратно, на самую, как мне показалось, свободную полку, я положил свой шарф и стал снимать обувь. Все это я делал очень медленно и не спеша, стараясь максимально растянуть момент и проникнуться ситуацией. За дверью меня ожидала самая важная женщина на планете и, как бы парадоксально это не было, я не хотел спешить ее увидеть. Спустя минуту, убедившись в том, что мой разум чист, и я готов заговорить с ней, дверь открылась.
Она стояла посреди комнаты, опираясь на компьютерный стол, с самым пронизывающим взглядом. «Интересно, а мне зачтется то, что я приехал трезвым?», – пронеслось в моей голове.
– Ебать, как же я соскучился! – с этими словами я бросился обнимать её. Обнимать так, словно она – мать троих наших детей и пять лет мы провели не вместе, потому что меня отправили луну исследовать. Это продолжалось более двух минут – мы были как одно целое, чувствовали каждую клеточку друг друга, а она еще и задрожала, словно боялась меня отпускать. Потом мы предались страстному поцелую, я чувствовал запах ее манящих волос, слышал аромат любимого парфюма «Черная Орхидея» от Tom Ford, а ее рука потащила меня за ремень к постели. Играла подборка треков группы «Nirvana», и на песне «My girl, don’t lie to me» я уже срывал, скорее, а не снимал с нее пижаму. Под светом луны, пробивающимся через щель штор, мы занялись самым прекрасным из того, что могло происходить на этой планете в эту минуту. И видела нас лишь луна. И то, чуть-чуть, только мое плечо и ее колено.
Ладно, хватит. Все это – то, как мне хотелось, чтобы было. На деле обнялись мы на скромные три секунды, и она прыгнула под одеяло со словами о том, что дико хочет спать.
Дабы не мешать ей, я ушел на кухню. Половицы ответили очень знакомым скрипом, чайник вскипел за три минуты. Я закурил и отпил горячего чая, не осознавая до конца реальность происходящего. Я пребывал в трансе – заколдованное ощущение, словно я сплю. Потому что на этой кухне произошло столько поцелуев, столько праздников, в которых принимали участие только я и она. Под словом «праздник» я имею ввиду наше любимое утро после трипа по барам, когда я слушаю музыку, любуясь тем, как она в нижнем белье открывает бутылку шампанского, с айподом под резинкой трусиков, слушая свою музыку. И вот так мы проводили лучшие минуты жизни – каждый слушал свою музыку, пил вино и понимал, как сильно нам хорошо вдвоем. Помню эту кухонную столешницу. К слову, очень крепкую кухонную столешницу. Помню стиральную машину, дверку которой она однажды сломала своей ногой. И это было объяснимо, ведь она так удобно поджала ноги, сидя на ней, что я охренительно глубоко зашел в ее лоно. Помню этот пол, на котором мы тоже не раз проверяли крепость своих чувств, а так же на котором я пьяный пытался уснуть при нашей крайней встрече. Тогда, десять месяцев назад, все было слишком сложно и плохо, чтобы это вспоминать.
Спустя десять минут я пришел в комнату. Воздух был привычно нагрет напольным радиатором, старым, поэтому от перегрева он иногда издавал запах паленой проводки.
– Ну, чего ты там сидишь то все, ложись быстрее. Только подожди, я вернусь сейчас.
Пока я гадал, за чем же таким важным она пошла, ответ престал передо мной:
– Вот, устраивайся поудобнее, – положив на кровать отдельное одеяло, произнесла самая изумительная женщина вселенной.
Отдельное одеяло – интересно. Где-то я это уже видел. Но это все равно не так плохо, ведь постель то общая.
Я совсем не хотел спать, собирался просто посмотреть на ее сонное лицо. Правда, она попросила меня рассказать ей сказку. Мне пришлось на ходу сочинить историю про женщину, которая так сильно любила одного мужчину, что одним прекрасным утром она встала, почистила зубы, приготовила блины и убила его. Мораль этой байки: посмотри только, что эта бескомпромиссная любовь творит с людьми! Любовь похожа на создателя всего самого прекрасного и так же всего самого омерзительного и плохого. Но Аня не любила истории без счастливого конца, поэтому хорошую оценку за сказку я не получил. Поворчав на меня, она почти сразу провалилась в глубокий и крепкий сон. Крепкий настолько, что начала сопеть и даже мило похрапывать, постоянно ворочаясь. Я в это время лежал рядом, думая о том, что это утро проведу здесь, с ней, под этим уютным отдельным одеялом.
За несколько лет в этой комнате ничего не изменилось: те же стены, тот же платяной шкаф небесно-голубого цвета, те же плотные шторы цвета глубокого черного моря. На стенах висела все та же бабочка, выпиленная из стекла, у которой из правого крыла выпилены еще три маленькие бабочки. И они все вместе летят по стене рядом друг с другом. Учитывая цвет стен, это похоже на полет четырех небесных тел, а символичен тот факт, что три из них появились из крыла большего, четвертого. Своеобразный намек всему живому на то, что все мы плоды предшественников, поэтому хватит хвалить одного лишь себя за свое становление. Все эти мысли переместили меня в конец две тысячи одиннадцатого года. Ах, нет, в двенадцатое января две тысячи двенадцатого, когда я был здесь в первый раз. От такого флэшбэка (резкого переноса в воспоминания о прошлом) мне становится очень тепло и хорошо на душе, это моя личная зона отчуждения – когда ничто вокруг не волнует, и ничто не важно, когда все, что есть – за окном, а все, что нужно нам – в нас самих, в этой комнате. Знаете, если капсулы времени или скорости существуют, то это – капсула счастья. Пятнадцать квадратных метров бесконечного яркого счастья.
Часов в десять утра я поймал себя на той мысли, что начинаю клевать в подушку, а так как Аня не смогла проснуться и попросила разбудить ее в одиннадцать, то я тоже решил поспать. Просыпаюсь я спустя час, еще полтора тщетно пытаюсь разбудить ее персону, но я же написал – тщетно. В районе двух часов она осознанно открывает глаза, расплываясь в широкой сонной улыбке – толи от моих ранних шуток, толи от моего присутствия. А может, дело и вовсе не во мне?
