Уильям Гилл - Вкус греха
Решить вопрос могли только деньги – его собственные деньги. Или деньги, принадлежащие кому-то, кто находился бы под полным его контролем. Чарлз замер – в голове мелькнула неожиданная мысль. Ну конечно! Решение согрело его ничуть не хуже виски.
Что ж, Ариан права. Ему, Чарлзу Мердоку, ни к чему было беспокоиться о будущем. Ведь на свете существовала Глория – молодая, глупая Глория.
Нана медленно поднималась по лестнице. Ей потребовалось немало времени и сил, чтобы добраться до верхней площадки. Она была уже слишком стара, но Ариан никому, кроме нее, не позволяла входить в хозяйскую спальню в Ла-Энкантада, ее любимую комнату в ее любимом доме. Когда Ариан отсутствовала, дом стоял запертым, но теперь она вот-вот должна была приехать, и Нана хотела удостовериться, что все прибрано.
Спальня занимала почти весь верхний этаж башни и была очень красиво отделана. Стенные деревянные панели прекрасно гармонировали с темным резным деревом потолка и гладкими половицами. Мебель в комнате была бразильская, оставшаяся еще с колониальных времен: большая кровать, шкаф для одежды, столик, несколько стульев… Все было сделано из красного дерева, от времени потемневшего почти до черноты. Больше не было ничего – ни занавесок на окнах, ни картин на стенах; только две фотографии в серебряных рамках стояли на туалетном столике.
Нана начала вытирать пыль. В этом не было необходимости, поскольку она уже проделала это утром, но с возрастом соблюдение привычного распорядка стало для нее ритуалом, который, как ей казалось, не подпускает смерть.
Нана никогда не спрашивала, почему она единственный человек, которому позволяется входить в эту комнату. Она и так знала слишком много. Ариан было нужно ее молчание, а ей нужно было покровительство Ариан. Обе заключили сделку и выполняли ее условия.
Нана взяла одну из фотографий и стала протирать серебряную рамку. Она видела этот снимок миллион раз. Маленькая Глория выглядела такой счастливой! Однако Нана избегала мыслей о Глории – они причиняли слишком сильную боль.
Она принялась вытирать рамку другой фотографии. Это был старый, выцветший черно-белый снимок, сделанный уличным фотографом. На заднем плане на фоне холмов безошибочно угадывались контуры Рио-де-Жанейро. На переднем же была изображена большая площадь, обсаженная стройными пальмами, со статуей какого-то всадника в центре. У подножия монумента стояла бедно одетая женщина, державшая за руки двух детей. Черты ее лица были бы приятными, даже красивыми, если бы она не выглядела такой измученной. Дети были совсем маленькие. Увидев фотографию в первый раз, Нана подумала, что старшей девочке около пяти лет, другой – скорее всего года три.
Нана никогда не задавала никаких вопросов об этом фото, даже тогда, когда много лет назад впервые увидела его в Париже. Тогда, как и сейчас, она не хотела ничего знать – ей было достаточно призраков своего собственного прошлого.
Пока ее везли в аэропорт, Ариан разглядывала затылок нового шофера. Франсуа нашел его через Христианскую ассоциацию благоденствия. Новый водитель был заикой и имел прекрасный послужной список. Изучив его седые волосы, морщинистую шею и узкие плечи, Ариан осталась довольна: было очевидно, что этот человек куда лучше подходил на должность ее личного шофера, чем его предшественник. Она отметила про себя, что по возвращении в Нью-Йорк следует повысить Франсуа жалованье.
Наконец она различила сквозь окно лимузина знакомые очертания «Сахарного номер один». Из всего, что ей принадлежало, Ариан больше всего ценила личный самолет и поместье Ла-Энкантада. Главным содержанием ее жизни было постоянное бегство: от самой себя, от своего прошлого, от своего мужа. В какой-то момент она поняла, что ей необходима своя территория, на которой она чувствовала бы себя спокойно. Ла-Энкантада, замок в мавританском стиле, стоявший на уругвайском побережье, был убежищем, где она могла спрятаться от всех и вся; «Сахарный номер один» был волшебным ковром, способным перенести ее в любое место.
Взбежав по ступенькам трапа, Ариан нырнула в самолет. Как обычно, внутри ее ожидали Мария и Хосе. Как только она вошла, Мария закрыла дверь. К тому времени, когда Ариан добралась до своего личного салона, расположенного прямо за кабиной пилотов, трап был убран. Как только ему сообщили, что хозяйка на борту, первый пилот включил двигатели.
Ариан плеснула на себя немного минеральной воды, чтобы освежиться.
Она не любила предвзлетные секунды – они заставляли ее почувствовать собственную уязвимость. Всю жизнь Ариан сама принимала решения, а в этой ситуации положение контролировал кто-то другой. Стараясь отвлечься, она осмотрелась и заметила рядом с собой на сиденье маленький плеер. Ариан надела наушники, включила запись и прикрыла глаза, даже не взглянула на вставленную в плеер кассету – в этот момент ей было все равно, какую музыку слушать. Она просто хотела закрыть глаза и забыться на несколько минут.
В сознание Ариан ворвались звуки Девятой симфонии Бетховена. Тело ее пронизала дрожь. Резким движением она сорвала с головы наушники, словно они обожгли ее. Сначала Ариан подумала, что это подстроил Чарлз, чтобы причинить ей боль именно в тот момент, когда она чувствовала себя беззащитной. Немного успокоившись, Ариан сообразила, что это было невозможно – только Нана могла знать, какие кошмары будила в ее памяти именно эта музыка.
Пилот наконец получил разрешение на взлет. Взревев двигателями, «Сахарный номер один» помчался вперед. За окном самолета все замелькало, словно на кинопленке, пущенной с удвоенной скоростью, но Ариан не смотрела в иллюминатор. Ее глаза были плотно закрыты. Она тихонько всхлипывала, вспоминая то, что ей так хотелось забыть.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 6
Рио-де-Жанейро
Март 1957 года
– Мама! Мама!
Крик пронзил ночную тишину. Карлота Соса торопливо приподнялась на тряпье, расстеленном на грязном полу, и принялась шарить в темноте, пока не нащупала светильник, который она тут же зажгла.
Направив огонь в ту сторону, где спали ее дети, Карлота заметила громадную черную крысу, шмыгнувшую в темный угол. Карлота вскрикнула от ужаса, но ее напугала не крыса: тварь успела укусить Сильвию за ногу, и теперь из ранки обильно сочилась кровь. Она бросилась к дочери.
Захлебываясь слезами, девочка обвила шею матери худенькими ручонками. Карлота промыла место укуса пальмовой водкой и крепко прижала дочку к себе, лихорадочно целуя ее.
Крик сестры разбудил Флоринду. Вооружившись двумя длинными палками, она загнала в угол метавшуюся по комнате тварь и принялась изо всех сил молотить ее. Она колотила мерзкое создание до тех пор, пока один из глаз-бусинок не выкатился из орбиты, а из крысиной пасти с острыми, как стамеска, зубами не потекла кровь. Отодвинув в сторону ржавый железный лист, заменявший дверь, девочка ухватила мертвую крысу за длинный хвост и, как следует размахнувшись, швырнула со склона вниз, надеясь, что она упадет в саду одного из красивых домов, расположившихся у подножия холма. Флоринде было всего десять лет, но она уже успела научиться ненавидеть.
