Анджела Дрейк - Пленница сновидений
— Конечно. Я провернул сделку по телефону. В прошлый уик-энд мы с клиентом пару раз съездили на конюшню… Я ведь говорил тебе. Ты что, забыла?
Зоя слегка вздрогнула,
— Да, конечно. Извини.
У нее участился пульс. Нельзя уходить в свой внутренний мир, нельзя слушать людей вполуха и тут же забывать услышанное.
Она снова принялась за дыню, но ничего не могла поделать со своим живым воображением. Перед глазами возникло суровое и вдохновенное лицо Франсуа Рожье, полное гнева и осуждения.
А потом его черты смягчились, глаза потемнели и наполнились состраданием. Он шагнул навстречу, обнял ее, и Зоя впервые за много дней почувствовала себя в безопасности. Девушка не помнила, сколько времени они простояли так, не двигаясь и не произнося ни слова. Ей было так легко, так спокойно… А потом его губы слегка коснулись ее волос, руки сжали спину. Рот спускался все ниже, дыхание грело висок. Она закрыла глаза, подняла голову и протянула ему нежные и жадные губы, полуоткрывшиеся в ожидании поцелуя…
Зоя стряхнула с себя наваждение и вернулась к действительности. При воспоминании о твердых, настойчивых губах Франсуа Рожье горячая волна захлестнула ее грудь и шею. Зоя поднесла руку к воротнику молочно-белой шелковой блузки и оттянула его, пытаясь скрыть внезапно вспыхнувшее желание.
Она снова взяла ложечку и принялась ковырять малину. Чарльз протянул медвежью лапу, поросшую блестящими золотистыми волосками, и легонько сжал ее изящную кисть с темно-красными ноготками, заставив Зою поднять глаза.
— Ради Христа, Зоя, либо ешь, либо выкинь это барахло. Я не могу дождаться свою утку.
Чарльз довез Зою до ее дома. Он бодро выпрыгнул из машины, обошел капот и со старомодным джентльменским поклоном открыл ей дверцу.
Ноги Зои опустились на асфальт с грацией балерины. Чарльз посмотрел на ее стройные голени опытным взглядом человека, привыкшего разбираться в бабках молодых кобылок. Предложив Зое руку, он лениво подумал о форме ее бедер, скрытых зеленой шелковой юбкой.
Он ждал приглашения подняться наверх. В том, что оно последует, сомневаться не приходилось. Перед тем, как они отправились обедать, Зоя угостила его кофе с ликером «амаретто», предложила прекрасный старый бренди, усадила на диван, поставила компакт-диск с фортепьянным экспромтом Шуберта и села рядом.
Дело оставалось за малым. Нужно просто дать вещам идти своим чередом. Вино и поздний вечер сыграют свою роль. Ему и в голову не приходило набрасываться на Зою. Она казалась бескостной, почти бесплотной. Чарльз и сам не понимал своих чувств. Как-никак он был докой и мог, не сходя с места, обольстить любую женщину.
Зоя Пич принимала его приглашения. Проводила с ним время. Беседовала, слушала и проявляла признаки интереса и растущего чувства. И все же он не мог заставить себя перейти к физической близости, которой жаждал. Если не считать странного происшествия в самолете, целомудренный поцелуй в щечку — вот и все, чего он добился. Прощаясь, она позволяла Чарльзу по-братски поцеловать себя, обвивала руками его шею и ускользала. Все было чудесно, — казалось, говорила она, — но ничего другого не жди. И, как ни странно, он подчинялся.
Он смеялся над собственной сдержанностью. Неужели это он, Чарли Пим, залезавший к девочкам в трусики еще до того, как узнавал их имена! Если бы его приятели знали, что происходит — точнее, не происходит, — они бы животики надорвали от смеха и стали бы заключать пари, как быстро он уломает эту Зою Пич.
Но сегодня она даже не пригласила его к себе.
Посмотрев на Зою сверху вниз, Чарльз заметил, что она снова замкнулась. Молодая женщина стояла на тротуаре как прекрасная статуя — глухая и немая. Это сводило его с ума. Она мучила его так искусно, что Чарльз не мог сопротивляться соблазну вновь и вновь приходить за этой сладкой отравой.
— Завтра вечером? — непринужденно спросил он.
Зоя подняла глаза. Казалось, она напрочь забыла о его существовании.
— Да. Позвони мне, — сказала она с таким видом, словно была за тридевять земель отсюда.
Чарльз легонько погладил ее по щеке и не сделал попытки поцеловать. Садясь в машину, он подумал, что, если бы пригласил пообедать кого-нибудь другого, вечер закончился бы куда веселее.
Зоя прошла в ванную, открыла кран и стала раздеваться. Сняв с себя лифчик, она повернулась, посмотрела в зеркало и полюбовалась своей высокой округлой грудью с напрягшимися розовыми сосками.
Перед ее взором вновь возник таинственный Франсуа Рожье. Ощутив болезненный укол желания, она поднесла руку ко лбу. Пальцы дрожали. Зоя и представить не могла, что к растущей тревоге может добавиться животная страсть. Но даже эта страсть бледнела перед твердым убеждением, что ее дальнейшая судьба роковым образом связана с этим скрытным и загадочным человеком, одна мысль о котором возбуждала ее, наполняла сладким и томительным ожиданием.
Она скользнула в теплую душистую воду, вытянулась и положила голову на край ванны. Надо будет как следует понежиться, расслабиться, а потом выпить стакан теплого молока с щепоткой свежесмолотого мускатного ореха. Потом она ляжет в постель и немного почитает — ничего серьезного, какой-нибудь триллер. А после этого привычного ритуала заснет долгим и спокойным сном.
Зое хотелось уснуть. В последнее время она боялась спать, боялась утратить власть над своим сознанием и оказаться во власти нового кошмара. Но страшнее кошмара было бесконечное ожидание сна, после которого она просыпалась разбитой и измученной.
Час спустя, выключив свет и оставшись в полной темноте, она пыталась ни о чем не думать и просто дремать. Может быть, тогда тревога и страх ослабят хватку и соскользнут с нее, как капля ароматического масла соскальзывает с теплой кожи…
Зоя с матерью сидели в саду их глостерширского дома. Ветра не было; в воздухе разливалось мирное августовское тепло. Мать и дочь болтали о том, о сем — о гостях, которые должны были приехать к обеду, о нарядах, которые им нужно заказать к предстоящему осенью круизу…
Все было тихо и безмятежно, пока с кроны соседнего дерева не вспорхнула сорока. Одинокая сорока, без пары.
— О Боже! — воскликнула раскрасневшаяся, трепещущая мать. — О Господи!
Зоя терпеливо улыбнулась своей милой, нежной, взбалмошной родительнице.
— Одна к скорби, — пробормотала мать, — две к радости… Ах, мистер Сорока, где твоя жена?
Тут Зоя не выдержала и расхохоталась.
— Не смейся, — сказала мать. — Одинокая сорока — не к добру. О Боже! Одна сорока. И летела она прямо на нас. Это очень плохо. Очень.
