Марина Маслова - Спляшем, Бетси, спляшем!
— Светочка, успокойся, тебе вредно волноваться, — испугавшись страсти в ее голосе, я бросаюсь к ней и прижимаю, обнимая за плечи, — Я никогда не сделаю ничего, чтобы вы пострадали — ты, Сашка и ваш ребенок. И потом, ты преувеличиваешь его чувства ко мне, мы близкие друзья и только.
— Ты что, прикидываешься, или и правда такая наивная дурочка? Да он на мне женился потому, что у вас с Сергеем была счастливая на первый взгляд семья. Я устала так жить.
— Света, хочешь, мы никогда не увидимся больше?
— Чтобы он ходил, как лунатик? Когда ты вернулась из Парижа, я поняла, какая это большая разница — он без тебя и он, когда ты здесь. Он весь засветился и ожил, я-то не знала раньше, каким он может быть.
— Что же нам делать? Светлана, как скажешь.
— А, пусть идет, как идет!
Я вдруг вспоминаю Ива и его роман, и какой конец он придумал отношениям героини с Николя. Я не говорю об этом Светлане, но все-таки замечаю:
— Надо написать Иву. Сюжет для очередного романа.
— О, господи! — вскрикивает Светлана, и мы вдруг начинаем смеяться.
Так нас и застает Иван Семенович. Он всю эту историю переживает тяжело. Со мной он обращается, как с больной, но боится даже заговорить на эту тему. Однажды только он, покраснев, говорит мне:
— Лизочка, мы с Еленой любим тебя и считаем дочерью. Я надеюсь, что ты и дальше будешь жить с нами?
Теперь он, видя такое веселье, радостно говорит нам, потирая руки:
— А что, девицы, не выпить ли нам по рюмочке за ужином?
Внешне я быстро прихожу в себя, но чувствую себя ужасно, словно из-под ног выбита почва. Даже диплом защищаю, не осознавая важности происходящего. Я становлюсь нервной и слезливой, меня мучают головные боли, ночами лежу и думаю о своей жизни, вспоминая прошлое, которое становится теперь необыкновенно притягательным, как всякая утраченная вещь. Защита, несмотря ни на что, проходит отлично. Мне предлагают на выбор работу на кафедре или в Институте языкознания. Советуюсь с Еленой, и она говорит: «Оставайся в университете, тут хоть лица молодые вокруг, в институте ты закиснешь. В следующем году пойдешь в аспирантуру».
3. Развод и первый любовник
Летом Елена устраивает меня в археологическую экспедицию в приазовские степи. Мы живем в палатках прямо на раскопках на реке Миус недалеко от Таганрога. Вечерами после работы, пропыленные и прокаленные степным солнцем, загорелые до черноты, мы купаемся в реке и долго сидим у костра, разговаривая, слушая шум цикад и лягушачьи хоры в речной запруде. Обычно я молча сижу, глядя в черное бархатное небо, полное звездного мерцания, куря сигарету за сигаретой, пока археологи откуда-то не узнают, что я училась в Париже. Начинаются охи и ахи, расспросы, мне приходится рассказывать им, как я там жила.
— Эх, я бы с удовольствием копнул курган под Парижем! — мечтательно доносится из темноты.
Однажды, в один из самых жарких дней, когда даже ночь не принесла прохлады, я рассказываю о Рождестве в Швейцарии, о катании в санях по заснеженной долине в лунном свете.
— Да, у нас от этой роскоши только луна! — говорит кто-то по ту сторону костра, — Счастливая ты, Лизка!
— Да, я очень счастливая!
И вдруг слезы начинают литься у меня из глаз — впервые за эти месяцы. Я встаю тихонько, чтобы никто не заметил, и ухожу в степь. Терпкий полынный запах, когда я растираю машинально стебель в руках, приводит меня в чувство. Выплакавшись, я чувствую такое облегчение, словно снова родилась на свет, потому что осознаю, что уже переболела Сергеем и теперь начну выздоравливать. Я возвращаюсь к костру и включаюсь в общий разговор, не заметив, что наш начальник экспедиции Дмитрий Александрович (Митя, как мы все его звали за глаза), ходил за мной, боясь, как бы что-нибудь не случилось. Он один знал от Елены, что произошло, и я иногда замечала его внимательный взгляд.
На другой день мне среди осколков и черепков, которые пока и составляли нашу основную добычу, попалась монетка из серебра, почерневшего от времени, полустертая, с трудно-различимым рисунком. Я отнесла ее Мите. Позже он показал мне ее уже отчищенной, рисунок стал заметнее. Выгнутая дугой рыба напоминала дельфина в прыжке. Надпись по-гречески «Танаис» означала, что монетка из колонии Танаис в устье Дона.
— Таких монет много во всех музеях. Возьми ее себе, она принесет тебе удачу, — он положил ее мне на ладонь.
— Это похоже на дельфина.
— Это и есть дельфин. Тогда его считали рыбой, приносящей счастье.
— Да, удачи у меня маловато. Спасибо!
— Лиза, — начал он, но потом махнул рукой, — Ладно. Тебе здесь нравится?
— Да, очень.
— Я рад. Хочешь завтра поехать со мной в Таганрог? Искупаешься в море. Степь не наскучила?
— Искупаться — это здорово. Но степь мне не наскучила, она лечит. Такая первобытность, что все проблемы кажутся ерундой.
Мы едем на экспедиционном газике в Таганрог. Я помогаю Мите получить в банке деньги, и мы закупаем продукты и всякие мелочи по длинному списку, в который каждый вписал что-нибудь необходимое. Это заняло массу времени. Мы скупили все журналы и газеты в киоске, в книжном магазине среди пыльных брошюр и книг об ударниках комсомольских строек я увидела вдруг «Сто лет одиночества» Маркеса. Мы взяли все три имеющихся экземпляра, а потом я разглядела среди учебников «Маленького принца» Экзюпери на французском языке с рисунками автора. Я открыла наугад и прочитала по-французски: «Мы в ответе за тех, кого приручили» и перевела Мите, грустно улыбаясь. Он обнял меня за плечи и вдруг сказал:
— Пойдем обедать в ресторан, я ужасно есть хочу. И обязательно выпьем! Гулять, так гулять!
Мы зашли в ресторан на центральной площади и заказали всего, что там было: очень вкусного борща, фаршированного перца, котлеты, салат, компот и отличный крымский мускат. Скоро стало понятно, что котлеты, как и по всей стране, у них несъедобные, зато овощи как домашние. Мы переглянулись и попросили еще по порции перца. Официантка после наших похвал зарделась и таинственно сказала: «А хотите мороженого?» Мы ели мороженое и запивали его мускатом.
— Пир души! Я даже в Париже так вкусно не ела! — говорю я официантке, слизывая с ложечки остатки мороженого, — А мороженое, может быть, тоже можно повторить?
— А вы были в Париже? — на одном дыхании спрашивает она.
— Да, я там училась полгода, но питалась сухими корками, денег ведь было в обрез.
— Еще бы! Да я все деньги потратила бы на тряпки, совсем не ела бы!
Она бежит за мороженым, и мы, смеясь, съедаем его, допиваем мускат, я блаженно откидываюсь на спинку стула и говорю:
