Елена Квашнина - Работа над ошибками (СИ)
— Вот уж не думала, Екатерина Алексеевна, что вы такая! А казались культурной, грамотной женщиной. И воспитанной. Со стороны поглядеть, так вы на отца своего похожи. Оказывается — ничего общего!
Похожа я на отца. Еще как похожа. Непримиримостью, что ли? Все замечают. Даже Димка мне недавно об этом сказал. Хотя, вот уж на кого я бы не хотела походить, так это на папу. Он честен, прям, никогда не подпишет такого рода письмо. Только не понимает, не хочет понимать и признавать право других людей иметь свои взгляды, убеждения, свои чувства. Люди для него как винтики механизма. Любой можно заменить, а еще лучше — подогнать под стандарт.
Грымзы наконец ушли, продолжая громко возмущаться, и потрясая драгоценной бумажкой. Тяжело вздохнув, я вернулась в кабинет. Настроение испорчено. Считай, урок сорван.
И точно. Гаврилкина с Перепелицыным потихоньку обнимались, Петров дирижировал воображаемым оркестром. Остальные с упоением обсуждали красные чулки молоденькой биологички. При моем появлении шум начал затихать. С последней парты в углу, у окна, поднялся долговязый лохматый Макаров — нахал и грубиян.
— Екатерина Алексеевна! Давайте пойдем по домам, — с неподражаемыми ленивыми интонациями в голосе протянул он. — Урок последний. И до конца осталось всего пять минут.
— Садись, Макаров. Тебя я успею спросить. Тем более, не пять минут осталось, а добрых пятнадцать.
— Ну, да! Вы пол-урока пропадали. Отдохнули. Вам, значит, можно? И кстати, чем это вы там занимались? Какую-нибудь подпольную коммунистическую организацию создаете?
Мне стало смешно. Вот ведь, занимались своими делами, а подслушать все же не забыли. И, как всегда, слышали звон, да не знают где он.
— Ну, Миша, — улыбнулась ему. — Всем давно известно, что я махровая коммунистка. И ты, как ярый защитник демократии, расстреляешь меня из рогатки. Но только после урока.
Сказала и подумала: не слишком ли много политики вокруг? Вон даже отроки на ней слегка зациклены. Что уж о взрослых говорить? Политика и деньги, деньги… А как же просто жизнь? И любовь? И мы сами с нашими простыми радостями и горестями?
Ребята загалдели, заулыбались. А мне вдруг захотелось плакать. Жизнь проходит и ничего-то в ней нет, что согрело бы душу. Нет тихой доброты. И светлой радости.
Я отвернулась к окну. Пусть ученики не смогут увидеть выражение моего лица. Продолжила прерванное объяснение. Сама же ждала звонка больше, чем какой-нибудь Макаров.
Звонок прозвенел, когда появилось ощущение бесконечности последнего урока. Ребята задвигали стульями, заверещали. Двинулись к двери, на ходу запихивая учебники с тетрадями в рюкзачки. Галчата еще. Нежные, незащищенные. А туда же — бунтовать. Как тогда Иван про Никиту сказал? Домашний бунтарь? Вот и они, как Никита.
Я все еще стояла у окна. Смотрела на школьный двор. Там маленькие девочки из начальной школы прыгали через резиночку. Только подумать! И мы в этом возрасте увлекались игрой в резиночку. И были такими же безмятежными. Ну, почему, почему вся наша взрослая жизнь — сплошная борьба? За кусок хлеба. И обязательно с маслом. За место под солнцем. И обязательно самое лучшее. За чье-то признание. За утверждение себя как личности. А личности не надо ничего никому доказывать. Она и есть личность. Зачем доказывать аксиому? Как только люди не устают от этой борьбы? Ведь столько теряем: принципы, друзей, любовь, себя наконец. Лишь теперь начала понимать, о чем говорил Блок:
И вечный бой!
Покой нам только снится…
Я хотела закрыться в кабинете, но заглянула Татьяна. Принесла из библиотеки новые пособия для кабинета. Заодно поинтересовалась, что я там опять натворила? По ее словам, Нона Петровна страстно митинговала в учительской, и гневные речи Ноны были направлены против меня. Дескать, ренегатам не место в рядах честных людей.
— Чем закончила свое парламентское выступление Нона? — без особого интереса спросила я. — Карфаген должен быть разрушен?
— Нечто в этом роде, — улыбнулась Татьяна.
Мы еще обменялись несколькими незначительными новостями, и Татьяна отправилась вниз, уже на ходу сообщив, что вчерашняя планерка не состоялась, заседание перенесли на сегодня.
— Не забудь! В четырнадцать тридцать!
— Угу… — отозвалась я.
Напоминание было кстати. Я всегда или забывала про такие вещи, или старалась забыть. Сил уже ни на что не хватало. А еще кучу тетрадок проверять. И потом, неспроста планерку перенесли. Не собираются ли на сей раз устроить аутодафе мне?
Как в воду смотрела. Поначалу не было ничего особенного. Обсуждали прошедшую неделю, различные мелкие конфликты. Я и слушать-то перестала. Включала внимание только, когда шла полезная информация. В промежутках же думала о своем: о Димке, о его отце, о себе… Я еще прилично себя вела. В отличие от других, ни с кем не шушукалась. Многие громким шепотом решали свои проблемы, делились впечатлениями. Людмила Николаевна заполняла журнал. Кажется, 9-го «Б». Мне со своего места видно было плохо. Планерка как планерка. Как десятки других таких планерок.
Если бы на этих сборищах действительно решались насущные вопросы. Так ведь нет. Больше о туалетных бачках, о вениках с тряпками рассуждаем да счеты между собой сводим. Бывает иногда, что Котов проводит в школе какой-нибудь очередной дурацкий эксперимент. Тогда он оповещает нас об этом на одной из планерок. Вовсе не с целью обсудить новшество. Просто ставит нас в известность. Возражений Валерий Петрович не слушает. От критики его просто трясет, особенно если критика конструктивна. Не раз он в гневе заявлял нам, что в своей вотчине — полный хозяин, как его левая пятка пожелает, так он и сделает. Спорить бесполезно, поэтому мы затихаем и молча выслушиваем, как нам теперь надо будет учить детей. Лично меня это бесит. Бесят и поведение Котова, и его идеи. Я вовсе не против экспериментов. Но их надо тщательно просчитывать и готовить, готовить необходимую материально-техническую и методическую базу, а еще многое другое. Нововведения хороши тогда, когда жизнь показывает их настоятельную необходимость и полезность. Котов же свои идеи высасывает из пальца. Он принял за образец для себя систему обучения, распространенную в странах Запада. Особенно его восхищают американские методы. А то, что уровень образования среднего американца смехотворен, Валерия Петровича не пугает. Похоже он этот факт не принимает в расчет вовсе. Может быть, поэтому наши ученики не скрываясь курят «травку» на школьном крыльце, матерятся через слово, плюют на пол, жуют жвачку как коровы и считают смертным грехом желание хорошо учиться. Связываться с нашими воспитанниками не хочет даже милиция. С каждым годом дела в школе идут все хуже и хуже. Я воюю с этим изо всех сил. Еще три-четыре человека воюют, остальные давно махнули рукой. И правда, к чему надрываться? Все равно толку мало.
