Елена Квашнина - Работа над ошибками (СИ)
— Сейчас помогу, — хмыкнул Иван и плюхнулся рядом со мной.
Мы искали эту злосчастную пуговицу минут десять, не меньше. Даже колени начали ныть. И руки оказались ободранными, пальцы немного саднило. Нехорошее чувство потихонечку охватывало меня. Еще за грязные чулки дома попадет, как пить дать.
Наконец Иван вскинул голову:
— Кать! Кажется, нашел. Твоя?
Я подползла ближе, чтобы рассмотреть ее. Вроде, моя. Не очень-то видно. Разглядывала ее, разглядывала. А Иван разглядывал меня.
— Ну и глазищи же у тебя, Катерина, — еле слышно пробормотал он. И не успела я опомниться, как он чмокнул меня в щеку. Вот это да! Нужно было что-то сказать или сделать. Но что? Сказать, мол, так не поступают, так нельзя, мне это неприятно? А если приятно, но боязно? И вообще… мы же не взрослые!
В такой растерянности мне еще не приходилось бывать. Мы сидели на земле и смотрели друг на друга. В темноте не рассмотреть, что там у Ивана в глазах. Может, это он так посмеяться надо мной решил?
Где-то недалеко были слышны чьи-то быстрые шаги. Надо уходить. Не дай бог, увидят знакомые, неприятностей тогда не оберешься. Но меня словно к земле приклеило. И Иван не шевелился.
— Катерина!
Совсем рядом стоял мой отец — злой и возмущенный. Его окрик прозвучал, как удар хлыста. Мы даже вскочить не успели.
— Что вы тут делаете?
— Пуговицу ищем, — пролепетала я, холодея от страха. Иван разжал ладонь и показал пуговицу. Бесполезно. Для моего папы это не являлось оправданием.
— Марш домой! Сию секунду! — скомандовал отец.
Я поднялась с колен. Взяла у Ивана свою пуговицу и, повесив голову, пошла, куда отец направил. Различные наказания, одно суровей другого, представали перед моим мысленным взором. Мы не попрощались с Иваном, но я боялась даже махнуть рукой. И все же что-то заставило меня остановиться. Я пересилила свой страх и оглянулась. Иван стоял на ногах. Руки в карманах. Набычился. Смотрел недобро.
— Если я еще раз увижу тебя рядом с моей дочерью, руки-ноги повыдергиваю, — с непонятной мне ненавистью пообещал отец.
— Много на себя берете, — схамил Иван. Не дожидаясь ответной реакции, пошел в другую сторону. Удалялся такой самостоятельный, такой независимый. Насвистывал. Опять последнее слово осталось за ним. Я невольно ему позавидовала — мне бы так. Но вот именно так не получалось никогда.
Дома выяснилось, что это Никита сказал отцу, где меня нужно искать. У него сорвались опыты, Марк Иосифович заболел. Никита забрел в районную библиотеку, но долго высидеть там не смог. Выбор литературы в читальном зале был небогатый. Он взял пару брошюр на абонемент и вернулся домой. А дома, естественно, поинтересовались, где он потерял сестру. Мысли Никиты оказались заняты несостоявшимися опытами, и он сначала ответил правду, а уж потом подумал, стоило ли это делать.
Теперь он смотрел на меня виноватыми глазами, старался во всем угодить. Куда уж там! Обида на брата переполняла до краев. Ведь именно из-за него на меня весь вечер кричали. Отец наложил запрет на мороженое, кино и вечерние прогулки. Но самое главное: мне запретили даже смотреть в сторону Ивана. А ведь чудеса только начинались. Начинались, да тут же и закончились. Когда я возвращалась домой, мне очень хотелось поделиться происшедшим с Никитой. Теперь — дудки!
Я вообще замолчала. Переживала про себя эту историю долго. Тем более, отец грозился пойти в школу, все рассказать и тогда с меня снимут галстук. А что «все», он не объяснял. Мои же чувства были такими противоречивыми — просто ужас. С одной стороны, виновата как никогда. Я действительно чувствовала себя провинившейся. С другой стороны, а в чем собственно виновата? Что такого плохого сделала? Не понимала. Вот и молчала. Нужно было о чем-нибудь спросить — спрашивала. Спрашивали меня — отвечала. Но не больше. Все думала, думала.
Иван был объявлен врагом семьи. Даже Никите запретили с ним дружить. Никита пытался добиться справедливости у мамы. Где там! Мама, как улитка, спряталась в свою раковину. Она никогда по-настоящему не пыталась нас защитить, все время уходила в тень отца. Вот и получалось, что истинными нашими воспитателями были бабушка и отец. Личности сильные, неординарные. Только бабушка была далеко. Отец же — рядом. Мы не могли с ним не считаться, не прислушиваться к его мнению. Особенно, учитывая, что он щепетилен и честен. Суховатый, жесткий, со многим в этой жизни не считающийся? Да. Но по-своему надежный, порядочный человек. Вот. Получилось, что я совсем запуталась.
На следующий день в школе Иван подошел ко мне. Мы с девочками шли на физкультуру в спортзал. Их класс шел с физкультуры. А у меня, как назло, развязались шнурки на туфлях. Пришлось задержаться, чтобы их завязать. Иван тоже отстал от своих ребят. Дождался, когда рядом никого не оказалось, и подошел. И я от него отвернулась. Буркнула, чтобы не подходил, что мне запрещено даже стоять рядом с ним, и отвернулась. Иван обошел вокруг и остановился прямо перед моим носом. Помолчал, внимательно меня рассматривая.
— Ты настоящая пионерка. И примерная дочка. Твой папа может тобой гордиться.
Вроде, сказал он приятные слова, а прозвучали они как оскорбление, как пощечина. Сказал, развернулся и ушел. Мне выть хотелось, пока я смотрела ему вслед. И он прав, и папа прав. Одна я, выходит, виновата.
С тех пор Иван долго даже не глядел в мою сторону. Когда мы с Лидусей сидели у них дома, он собирался и уходил. Не здоровался и не прощался. Не дергал за косы, не насмешничал. Я превратилась для него в пустое место. Лидуся ничего не понимала. Приставала ко мне с расспросами. А уж если Лидуся действительно чего-нибудь хотела, то не мытьем, так катаньем, но своего добивалась. Однажды мне не удалось вовремя остановиться. Выболтала ей эту историю.
— Ух, ты! — прореагировала Лидуся. — Как в кино поцеловал?
— Ты совсем ненормальная?! — испугалась я. — Не-е-ет… В щеку только чмокнул… Как тебя иногда.
Вопрос в принципе был интересный. Мы весь вечер разрабатывали волнующую тему, как золотоносную жилу. Ничем другим серьезно не занимались.
— А все-таки зря ты Ванечку обидела, — подвела итог обсуждению Лидуся.
— Ванечка, он хороший. И тебе ничего плохого не сделал. Он, конечно, грубый. Все равно… Зря ты…
Ага! У Лидуси хорошими считались все без исключения. В редких случаях она раздражалась, и тогда становилась еще грубее, чем Иван. Кстати, зря он на нее наговаривал. Я никогда не видела Лидусю плачущей. Вот раздраженной — сколько раз. В обычном состоянии Лидуся обожала весь мир. Естественно. У нее не было такого отца, как у меня, который везде и во всех замечал одни недостатки. Такого правильного папочки. Ее отец, дядя Вася, выпивал. По пьяной лавочке нередко поколачивал всю семью, зато трезвым был необыкновенно добр. Не боялся проявить свою любовь и заботу. У Лукиных чуть ли не у первых в доме появились радиола, магнитофон. И не для себя с женой покупал их дядя Вася. Для своих ребят. Были у них и велосипеды, и фотоаппарат. Часто Иван с Лидусей получали деньги на пластинки, кино, мороженое. Даже мне нередко перепадало от щедрот Василия Сергеевича. А вот избалованными его дети при этом не были, никакой работы не боялись. Да и работали весело: с песнями, с шутками. И если Василий Сергеевич бывал трезв, они шли к нему с любыми проблемами. Он и сам нередко интересовался их делами. Если я попадалась ему на глаза, он и моими делами интересовался. Спрашивал, глядя веселыми и в то же время внимательными серо-синими глазами:
