Наталья Нестерова - Девушка с приветом
Мой взгляд упирался в батарею фотографий на длинном комоде. На всех — только два персонажа: женщина, хрупкая, невысокая, с копной черных кудряшек, немного похожая на цыганку, на большинстве фотографий она улыбалась или смеялась; девочка очень похожа на нее — маленький чертенок, который с трудом замирает на секунды перед объективом, чтобы потом снова крутиться юлой.
— Где твои жена и дочь? — спросила я.
— Их нет.
— Я заметила. Где они сейчас?
Серж перестал целовать мою ладонь и слегка сжал ее.
— Они погибли. В автомобильной катастрофе.
Не знаю, что говорить в подобных случаях. Я сделала первое, что пришло в голову. Потерлась носом о его плечо, поцеловала и извинилась:
— Прости, пожалуйста.
Серж помолчал, потом стал рассказывать:
— Это произошло… Не важно, где это произошло. Мы подъехали к почте. Мне нужно было опустить письма в бокс, то есть как это называется?
— В ящик, — подсказала я.
— Да, в ящик. Я поставил машину на углу. Дело двух минут, но меня задержал человек, который спросил дорогу к площади.
Из-за поворота выскочил комьйон — это очень большой грузовик — и врезался в мою машину. Мария, жена, сидела на переднем сиденье, а Лидия — за ней. Девочка обнимала маму сзади и шептала ей какие-то свои секреты на ухо. Она была… Лидия была очень жизненная, как ртуть. Ничего не могла долго прятать внутри. Я знаю, что она тогда признавалась Марии. Дочка разбила дорогую китайскую вазу и сочинила историю, будто забрались воры, унесли вазу и случайно уронили ее в холле. Я даже слышу слова, которыми она признается. Я ей дал три дня на изменение истории с ворами.., а прошло только два дня… Их долго не могли вытащить, и они умирали у меня на глазах. Если бы я поставил машину на десять метров дальше или вернулся на минуту раньше, ничего бы не случилось.
— Ты мучаешься чувством вины? — Я выбралась из объятий Сержа, лежала рядом на боку, положив под голову локоть, смотрела на него. А он уткнулся взглядом в потолок.
— Нет. Психиатры подробно растолковали, что такое комплекс вины и как с ним бороться.
— Ты сразу вернулся домой?
— Только через год. Нужно было завершить дела. Это было похоже на борьбу с.., — Серж показал жестом, — да, с пилой.
Она все время подступает к тебе, чтобы вонзиться в тело, а ты усилием воли держишь ее, на расстоянии.
— С пилой, — эхом повторила я и тоже откинулась на спину. Вспомнила строки любимой поэтессы:
Как у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи моей прекрасной
Ходит по сердцу пила. [3].
На печальный рассказ Сержа я неожиданно отозвалась нашей грустной семейной историей. Ее мало кто знает, только очень близкие люди.
Когда моей маме было пять лет, а тете Капе — семь, их отправили на лето в деревню. Во время сенокоса они играли на лугу. Там работала сенокосилка.., мама под нее попала. Ей отрезало обе ноги ниже колена. Наш дядя Степан догадался туго перевязать их, схватил ее на руки и помчался в село. А тетя Капа бежала рядом и прижимала к груди отрезанные ножки. Как в фильме ужасов.
Он перекочевал в мои ночные кошмары.
Мне снилось, что на месте мамы оказалась я, у меня нет ног — не могу сделать ни шагу без протезов, только ползать. Мне нужно забыть об играх, о беге вприпрыжку по ступенькам; я не выберусь без посторонней помощи из ванной, никогда не буду загорать на пляже и танцевать. Я осуждена вечно ходить в уродливых ботинках и не в силах представить, какими были бы пальчики на моих ногах. Потом мне снилось, что я — тетя Капа, бегу рядом с дядей Степаном.
Страшные обрубочки маминых ног постепенно перестают кровоточить и становятся все холоднее. И даже когда я повзрослела, окончила институт, кошмары не отступили.
Но теперь я была хирургом, и мне предстояло сделать операцию, вернуть маме ноги.
Но для трансплантации нужны специализированные бригады, которые бы сменялись каждые три часа, инструменты, лекарства, предотвращающие отторжение… А я одна, я не справлюсь…
Врачи нередко оказываются в ситуации, когда делают меньше, чем могли бы, сложись обстоятельства по-иному или имей они в руках нужные средства. Постепенно привыкаешь работать, исходя из данности, а не возможности. Но во сне это противоречие не скрашивается реальной объективностью и потому особенно болезненно.
— Я полагаю тебя выдающимся врачом в последней степени, — сказал Серж.
Его словоупотребление неподражаемо — я тихо рассмеялась. Мы поменялись позами. Теперь Серж лежал на боку и смотрел на меня.
— Ты стала хирургом, потому что хотела помочь маме?
— Наверное. Больницы я помню с раннего детства, тетя Капа в них работала, маму часто госпитализировали. Конечно, я не застала то время, когда мама росла, росли косточки, и каждый год ей приходилось ложиться на операцию и пилить, пилить кости. Но и потом ей досталось. В общей сложности она перенесла более пятидесяти операций. Протезы натирали, начиналось воспаление надкостницы, словом, хорошего мало.
— А твой отец?
— О, мой мифический отец! «Лицо кавказской принадлежности», как говорит тетушка. Мама утверждала, что в нем была скорее греческая кровь. Мне мама казалась необыкновенно красивой, просто волшебной. Но она смеялась, когда я об этом ей говорила, и считала себя дурнушкой. Она никогда не была замужем, мое появление на свет сродни зачатию из пробирки, только пробирка, как я представляю, передвигалась на собственных ногах.
— Кэти, а ты была замужем?
— Нет, не была. — Я сладко потянулась и подкатилась к нему поближе. Но Серж не торопился заключить меня в объятия.
— Но у тебя кто-то есть?
— Никого. — Я удивилась глупости вопроса.
— Кэти! У тебя в ванной мужской одеколон стоит на полке, в прихожей — мужские тапочки, и ты мне дала совсем не женскую майку, когда мы впервые оказались у тебя. И я бы никогда не поверил, что такая красивая и страстная женщина, как ты, может быть одинока.
— Страстная? Глупости, я совершенно обыкновенная.
— Можешь кокетничать, но я не слепой и не окаменелый. Не хочешь мне отвечать?
— Анатолий, — сообразила я наконец, — спутник дней моих суровых. Да, хорошенькую истерику по заявкам радиослушателей я тебе закатила. История нашей любви проста как блин и замешана на таких же простых продуктах — муке, воде и соли. Блины хороши только в горячем виде — остыв, они становятся невкусными.
— Ты очень образно говоришь, Кэти, — похвалил Серж. — Но, боюсь, не очень для меня доступно.
Я вздохнула и принялась исповедоваться:
