Мой запретный форвард (СИ) - Морф Кейт

Шайба у Пашки, он видит меня, наши глаза встречаются.

Он дает мне точный пас. Я ловлю шайбу на клюшку, выхожу вперед. Парни жмут защитников, теперь только я и вратарь.

Он чуть подается вправо, и этого хватает. Я дергаю корпусом, финт влево, кистевой!

Сердце замирает, и я улавливаю чистый и звонкий щелчок.

Шайба в сетке.

ГОООЛ!

Трибуна взрывается.

Скамейка скачет, Василич хлопает ладонью по борту.

— Да! Вот так!

Я довольно улыбаюсь, бросая взгляд на Козырева. Он мрачный, губы сжаты, злость читается даже сквозь визор.

Вот теперь 1:1, ублюдок. Сейчас я еще вам напихаю в ворота.

А потом мой взгляд цепляется за Полину. Она стоит у бортика, прожигает меня взглядом, и не скрывает настоящую улыбку.

И почему-то именно от нее, а не от гола, кровь в висках стучит громче, чем рев арены.

ГЛАВА 26.

Яр

Первый период тянется, как жвачка, прилипшая к подошве.

На табло все еще 1:1, и это чертово равновесие давит на мозги хуже штрафного бокса.

В перерыве между периодами скамейка гудит. В раздевалке с парней валит пар, кто-то хлещет воду прямо из бутылки, что аж по подбородку течет, кто-то матерится себе под нос.

Василич молчит, только смотрит на нас своим тяжелым взглядом. Этим взглядом можно лопатой снег чистить, до костей пробирает.

— Спокойно, мужики, спокойно, — бросает он глухо. — Второй период решит все.

И добавляет, уже глядя прямо на меня:

— Без геройств, Анисимов. Мне нужен форвард, а не гладиатор. Понял?

— Понял, — бурчу я.

Понял я, да не принял.

— Демьян, отличная работа, продолжай в том же духе, — тренер стирает схему нападения на доске, рисует новую.

— Защита просела! Держать оборону синей линии, стоять насмерть, — рычит Василич, активно размахивая маркером. — Не бойтесь их нападающих, пусть фолят. Нам это только на руку.

Когда мы выходим на лед, трибуны взрываются. Козырев снова напротив.

— Ну что, звезда, — шепчет он, наклоняясь ближе, — медсестричка в перерыве ко мне прибегала, улыбалась. Сказала, что ставит на нас.

Я знаю, что он пиздит. Но тело уже на взводе.

— Зрение свое проверь, — отвечаю я спокойно, но кулаки под перчатками уже чешутся. — А лучше всю голову сразу, у тебя походу галлюцинации.

Судья бросает шайбу, я рвусь вперед, мгновенно позабыв все к чертям собачьим.

Пас, силовой, борт. Шайба уходит в сторону. Козырев рядом, бьет по ногам, поддевает клюшкой.

— Остынь, герой, — усмехается он и делает движения, похожие на трах.

В этот момент я понимаю, он специально ищет мою трещину. И, блядь, находит.

Мы сцепляемся у борта. Секунда, и все превращается в белый шум. Я хватаю его за свитер, он толкает меня в грудь, лед под ногами трещит.

Судья свистит, а мне уже пофиг. Мой кулак взлетает вверх. Но не успеваю я ударить первым, получаю по башке, звон в ушах такой, что черепушка раскалывается. Толпа взрывается.

Я тут же отвечаю, прямо в его нахальную морду. Удар. Второй. Мы валимся в кучу, судьи нас оттаскивают, ребята с обеих сторон лезут в замес.

На льду творится полный хаос.

Козырев орет что-то про «проигравшего», я даже не слышу, только вижу, как кровь течет по его губе, и понимаю: поздно тормозить.

Свисток оглушает, судья машет обеими руками.

Меня за руки держат Пашка и Фред. Демьян перекрывает меня от ебучего Козырева.

Удаление до конца игры. Обоих.

Сплюнув на лед, я срываю с себя шлем. Пот течет, смешивается с кровью. Сука, он чуть нос мне не сломал, даже визор не помог.

Качусь к бортику, дышу как зверь. Василич не смотрит на меня, просто молча закрывает глаза, будто ему больно.

Разочаровал? Да, признаю, сорвался. Дал волю эмоциям, кретин. Сам сейчас злюсь на себя. Но тут мой взгляд цепляется за Терехову. Она стоит, руки прижаты к груди, и не отводит хмурого взгляда.

Нет, нихрена я не сожалею. Если бы отмотать время назад, я бы поступил так же – начистил бы морду этому гаду.

После игры я последним остаюсь в раздевалке, тут уже тихо, парни улетели, как рой пчел.

Василич ходит туда-сюда, как хищник в клетке. Игра окончена, он чуть успокоился, теперь готов на диалог. Если бы я оказался рядом с ним сразу после удаления, то мне бы прилетело сильнее, чем от Козырева.

— Анисимов, — цедит тренер сквозь стиснутые зубы, — вот объясни мне, какого черта ты полез в драку? Я же тебе несколько раз сказал!

Я молчу, опустив голову.

— Я тебя спрашиваю, нападающий ты мой хренов?! — рявкает он, и эхо расходится по стенам. — Ты не защитник! Твоя зона – атака! Твоя работа – забивать шайбы, а не драки!

Я сжимаю зубы, кулаки дрожат. Василич мотает головой.

— Все, иди отсюда. Не хочу тебя видеть.

Я хватаю полотенце и вылетаю в коридор. В висках стучит отбойным молотком. Вытираю шею, лицо. На ткани остается кровавое пятно.

И тут из-за угла появляется Терехова. Она сразу замечает меня, тормозит. Скрещивает руки на груди, взгляд острый, как лезвие.

— Отлично сыграл, капитан самоуверенность, — говорит она, подходя ближе. — Как можно было так просрать игру?

— Мы выиграли, если ты не заметила, — я делаю шаг к ней.

— Да, но не из-за тебя! — резко перебивает она. — А из-за Демьяна, Пашки и остальных! Они грызли лед, потому что тебе захотелось помериться эго с каким-то дебилом!

Я чувствую, как внутри снова все закипает.

— Остынь, Терехова.

— Очнись, Ярослав! — она делает шаг ко мне, между нами остается несколько сантиметров. — Ты губишь свою карьеру, понимаешь? Своими же руками! «Орлы» выиграли, но с тобой они могли бы раскатать этих самоуверенных «Зубров», как детей в яслях. А им пришлось вытягивать без тебя! Вы – команда. А ты ведешь себя, будто мир вертится вокруг твоего чертова номера 39!

Я хмыкаю, но девчонка не останавливается.

— Засунь свои амбиции в задницу. И пусть тебе хоть сто капитанов что-то скажут, ты не обязан лезть в драку!

Внутри меня обрывается трос, сдерживающий от поступков, о которых я потом буду сожалеть. И я быстро сокращаю между нами расстояние. Терехова мгновенно реагирует, отступает назад и упирается спиной в стенку.

Я смотрю прямо в ее огромные глаза и прижимаю ее.

— Думаешь, я полез на него из-за хоккея? — шепчу тихо, мой взгляд опускается на ее пухлые губы. — Думаешь, я просто хотел показать, кто круче?

Она молчит.

— Я заступился за тебя, Полина.

Ее глаза расширяются еще больше.

— Что?

— А то. Он грязно трепался про тебя, и я не собирался это слушать.

— Это не повод…, — пытается сказать она.

— Повод, — перебиваю я. — Когда кто-то задевает тебя даже словом – это повод.

Между нами повисает тишина. Ее дыхание сбивается. Мой пульс бешено стучит в висках.

— Ярослав, ты не из тех, кто заступается за девушек. Ты из тех, кто ими пользуется без зазрения совести.

Я шумно выдыхаю, упираюсь ладонями в стену возле ее головы.

— Одно дело трахать девок, которые сами раздвигают перед тобой ноги. Но другое, когда хорошую девчонку поливают грязью.

Она смотрит на меня, и впервые в этом взгляде нет ни злости, ни язвительности.

Я отступаю и шиплю сквозь зубы.

— Больше не говори, что я гублю свою карьеру, Терехова. Я знаю, ради чего я дерусь.

И я ухожу, не оглядываясь. Но ее глаза, близость, запах духов, застревают в голове сильнее любого свистка судьи.

ГЛАВА 27.

Полина

Почти полночь.

Арена пустая.

Только лед живой, тихо постукивает под наточенным лезвием моих коньков.

Я выезжаю на середину катка, делаю пару перекатов, и скользкий холод сразу впивается в кожу. Воздух чистый, будто хрустальный. Даже дышать хочется по-другому: глубже и свободнее.

Прожектора включены лишь надо льдом, остальное тонет в темноте. Пятно света на белом поле, и я в нем, как в аквариуме.