Мой запретный форвард (СИ) - Морф Кейт

Пять минут до выхода. Кто-то бьет ладонями по шлему – суеверие. Кто-то целует крестик. Кто-то просто закрывает глаза. А я просто дышу. Глубокий вдох и медленный выдох. С каждым вдохом чувствую, как внутри расправляются крылья.

Василич хлопает в ладони:

— Все, пошли работать!

Мы все поднимаемся почти синхронно. Металл коньков звенит по полу. Я беру клюшку, стучу ею об пол два раза – еще один мой ритуал.

— Поехали, родная, — шепчу себе под нос.

Когда дверь открывается, и нас заливает белым светом коридора, я чувствую только одно: это мой лед, мой матч, мой шанс.

Сегодня «Зубры» узнают, что значит столкнуться с закаленными «Сибирскими Орлами».

Ко льду идем вереницей, Василич гордо шагает во главе.

Холод, свет, гул трибун, все бьет по ушам, по глазам. Лед залит ровный, свежий, как чистый лист, на котором мы сейчас напишем свою победу.

Я выезжаю первым, публика ревет. Посадка полная, нет ни одного свободного места. Прожекторы лупят по шлемам, в воздухе чувствуется прохлада. Команда выстраивается, я качусь к центру, проверяю хват клюшки. Сердце бешено колотится, все тело дрожит от готовности.

И тут из соседнего бортика выкатывается Козырев. Он выезжает на лед со своей самодовольной ухмылкой. Останавливается ровно напротив меня. Лед между нами уже искрится.

— Ну что, Анисимов, — тянет он, скользя взглядом по мне. — Я тут слышал, ты любишь на девчонок ставить.

— И что?

— Предлагаю пари, — продолжает он, чуть наклоняя голову. — Кто выигрывает, тому и достается ваша симпатичная медсестричка.

Я замираю. Внутри будто кто-то врубает огонь на максимум. Пальцы сами сжимаются в кулак, клюшка скрипит в хвате.

— Повтори, — говорю тихо, чтобы даже шум трибун не сбил мой тон.

Козырев усмехается, забрало чуть приподнято, глаза наглые, светятся азартом.

— Слышал, ты не делишься. Вот и проверим, насколько твоя собственность тебе дорога.

— Есть один нюанс, Козырев, — цежу я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внутри меня злость растет с каждой секундой. — Девчонка должна быть в курсе. Мы ставим только по ее добровольному согласию.

— А она согласна, — бросает он и лыбится еще шире.

Я аж выпрямляюсь:

— Че?

— И Поля даже пожелала мне удачи перед выходом на лед. Сразу видно, на чей хер она сегодня запрыгнет.

ВСЕ!

Мир будто глохнет, только мой пульс ебашит в ушах.

— Повтори, — шиплю я, делаю шаг вперед, почти касаясь его визора.

— Не напрягайся, форвард, — ухмыляется он. — Просто играем по-взрослому.

Скулы сводит, чуть зубами не скриплю.

— Ты не понял, — рычу я, — если еще раз скажешь хоть слово про нее, я тебя в лед вдавлю. Прямо тут, до свистка.

— Посмотрим, кто кого вдавит.

Судья пролетает между нами, раздвигает нас руками:

— Парни, спокойно! До матча две минуты, держите себя в руках.

Я делаю шаг назад, но взгляд от этого гандона не отвожу. Козырев улыбается, бросает последнюю фразу:

— Передай Поле, что я играю ради нее.

«Поле», мать твою!

Свисток.

Мы расходимся по своим линиям, но внутри я уже все решил. Сегодня не просто матч, сегодня самая настоящая война.

И на этом льду кто-то точно проиграет.

Я ничего не слышу, только лязг коньков, свисток и собственное сердце, которое бьется в груди. Центр льда, как пятый элемент, все решается здесь и сейчас.

Судья кидает шайбу, и мир рушится в одну секунду.

ГЛАВА 25.

Яр

Мир рушится, потому что теперь на льду только я и шайба, летящая вниз.

Вбрасывание – мое!

Мы били по разминке, знаем, как брать позицию. Я вхожу в дуэль, плечи развернуты, колено чуть согнуто, взгляд как у орла. Шайба падает на лед, и я быстро загребаю ее клюшкой. Первый рывок, первый контакт, и Козырев трется рядом, этот огромный «Зубр».

Он раскачивается для удара, думает, что будет первым. Мои инстинкты, как удар молнии. Не думать, а действовать. Подбиваю шайбу клюшкой, смещаю центр тяжести, и… удар. Плечом врезаюсь в корпус Козырева, бедро в борт, и урод летит назад.

Четкий хип-хит, идеальный по технике, но с отдачей. Козырев падает, бьется затылком о борт, и трибуна взрывается.

— ХИТ! — кто-то кричит с нашей лавки.

— Фол? — слышу голос Василича, как будто из-под воды.

Рефери поднимает руку. Для меня это все как в замедленной съемке: образ Козырева, который дергается на льду, судья, поднятая рука, и потом протяжный свист.

Штраф летит в мою сторону. Я не успеваю понять, какой именно, покажут на табло, но я вижу, как капитан «Зубров» встает, отряхивается, делает театральный жест в адрес судьи, и его подхватывает толпа.

Крики. Хлопки. Тут, в этой полосе света, все решается моментально. Демьян вылетает ко мне в зону, глаза выпучил.

— Яр, ты с ума сошел? — рычит друг, не глядя на судью.

— Я дал ему то, что он заслуживал, — отвечаю сухо.

Они ведут меня к штрафной лавке. Я слышу, как трибуны разделяются: наша половина кричит «Анисимов!», другая: «фол!».

Я сажусь на лавку штрафников, бью кулаком по бортику. Шлем давит, дыхание сбивается, ладони в перчатках мокрые.

На табло две минуты. Две блядские минуты, когда я не на льду, когда команда без меня.

Слышу за спиной Василича, он орет так, что аж слюни летят.

— Какого хрена ты на него полез, Анисимов?! Ты – нападающий, а не гребаный защитник!

Я сжимаю зубы и не оборачиваюсь. Если сейчас посмотрю, сорвусь. Так что мой затылок выдерживает гнев тренера. Он прав, блядь, но от этого только хуже.

Секунда.

Другая.

Третья.

Димон ловит бросок, шайба отскакивает, и тут же перехват противников.

— Держи его! — кто-то орет.

Не держат. Козырев уже несется по центру, широкие шаги, мощные толчки. Настоящий танк. Он будто специально ждет, чтобы я видел все из своей чертовой клетки.

Бросок. Щелчок. Гул.

Шайба в воротах. На табло вспыхивает: ГОЛ!

Фанаты «Зубров» ревут, музыка орет на полную, кто-то бьет по бортикам так, что дрожит стекло.

Козырев, урод, катается вдоль борта, поднимает клюшку, хлопает себя по груди, ловит овации. Проезжает мимо меня, взгляд в взгляд. Скалится. Медленно и до безумия бесяче. Даже через стекло я чувствую, как он меня провоцирует.

Ну, клоун. Сейчас, я выйду и раскатаю твою команду.

Я почти встаю с лавки, хотя толку, минуты штрафа еще не вышли. И тут я замечаю движение на противоположной стороне льда. Там, возле врачей, стоит Полина. В форме, с повязкой на рукаве, волосы собраны, лицо серьезное. Она внимательно наблюдает за игрой.

И вот Козырев, не отрывая от нее взгляда, берет и посылает ей поцелуй.

Нагло.

Специально.

Я замираю, Полина отводит взгляд в сторону, будто не заметила финт этого показушника.

Но я вижу. Я вижу все. И внутри все срывается с цепи. Глухой удар сердца, я уже не слышу сирены, не вижу табло.

Секунды ползут, как черепаха по дороге.

Я сижу, впившись взглядом в лед. Мои ребята бьются, рвутся, пашут, но без меня.

Без меня!

Демьян в зоне – зверь, лед под ним плавится. Он катит вдоль борта, уходит от двоих, делает резкий разворот, и из-под клюшки вылетает выстрел, пас на Пашку.

Пашка ловит, не моргая, и сразу бросок в створ.

Гул!

Шайба отлетает от щитков вратаря. Падла железная, ловит все, что летит.

Я подаюсь вперед, будто могу силой взгляда впихнуть шайбу в ворота.

— Дави! — ору в пустоту, хотя меня никто не слышит.

Димон ловит отскок, тут же выбрасывает шайбу в центр, Демьян уже на скорости.

И тут происходит столкновение!

Он жмет к бортику защитника «Зубров», тот аж гнется пополам, судья поднимает руку, но свисток не звучит, игра идет.

Болельщики ревут, кто-то топает ногами, трибуны гудят.

На табло отсчитываются последние секунды моего штрафа.

3… 2… 1…

Я вылетаю из штрафного бокса, как из катапульты. Лед под коньками трещит, я разгоняюсь, чувствую ветер, шум арены где-то за спиной.