Даниэла Стил - Изгнанная из рая
Габриэла посмотрела на нее через плечо. Еще никогда в жизни она не испытывала такой ярости.
– Да-да, позвоните в полицию, – прошипела она. – Пусть они приедут, и я расскажу им, что вы сделали со своей дочерью. Быть может, если вас упрячут на пару месяцев за жестокое обращение с ребенком, впредь вы будете поосторожнее. А сейчас – заткнитесь, пока я сама вас не отшлепала!
У дамы от неожиданности отвисла челюсть. Воспользовавшись ее замешательством, Габриэла повернулась к девочке и, бережно взяв за руку, проделала то же самое, что когда-то делал ее отец. Резко повернув предплечье вокруг своей оси, она сильно дернула руку девочки вниз. Раздался отчетливый хруст, и Габриэла на мгновение испугалась, что по неопытности могла сломать Элисон руку, но все обошлось. Сустав встал на место, и уже через пару секунд девочка перестала плакать и улыбнулась сквозь слезы своей спасительнице.
В следующее мгновение мать Элисон тоже пришла в себя. Выхватив из рук Габриэлы шубку девочки, она накинула ее на плечи дочери и ринулась к дверям, волоча Элисон за собой. На полдороге она остановилась и крикнула, обернувшись к Габриэле:
– Если вы еще раз хоть пальцем прикоснетесь к моей девочке, я вызову полицию и добьюсь, чтобы вас арестовали!
Габриэла почувствовала, как ее пальцы невольно сжались в кулаки.
– А если вы еще раз хоть пальцем прикоснетесь к своей дочери, и я это увижу, – ответила она, – я сама подам на вас в суд, и тогда посмотрим, кого из нас арестуют!
Никакой благодарности она, разумеется, не ожидала. Габриэла была рада лишь тому, что ей удалось помочь маленькой девочке и помешать матери избить и унизить ее на глазах множества посторонних людей. Но Элисон снова плакала – на этот раз потому, что ей так и не купили обещанного пряничного домика.
– Но мамочка, – всхлипывала она. – Ты же обещала!..
– Не будет тебе никакого домика, Элисон! – взорвалась дама. – Ты безобразно себя вела и должна быть наказана. Сейчас мы пойдем прямо домой, и я расскажу папе, что ты тут устроила. Пусть он тебя отшлепает за то, что ты опозорила свою семью перед столькими людьми. Из-за тебя я чуть со стыда не сгорела!
Она смотрела только на дочь и не видела вытянувшихся лиц покупателей, которых ее поведение по-настоящему потрясло. Красивая, богато и изысканно одетая женщина обращалась со своей маленькой дочерью как со злейшим врагом. Это заставило многих растеряться. Во всем кафе Габриэла была, наверное, единственным человеком, которому подобное отношение матери к собственному ребенку не было в новинку.
– Но мне было больно! – горестно воскликнула Элисон, оглядываясь на Габриэлу в поисках поддержки и защиты. По ее глазам было видно, что эта незнакомая тетя была первым в ее жизни человеком, который заступился за нее столь решительно. Габриэла невольно вспомнила Марианну Маркс. Когда-то она дала примерить свою алмазную диадему маленькой Габриэле, которая так мечтала быть ее дочерью. Теперь вот Габриэла сама очутилась в роли Марианны, но, в отличие от нее и от многих других людей, которые почти не замечают чувств, разбуженных ими в израненных душах забитых и запуганных детей, Габриэла слишком хорошо понимала, что ощущает сейчас маленькая Элисон.
Видя, как дама в мехах, таща за собой дочь, вылетает за дверь кафе, Габриэла прекрасно представляла себе дальнейшее. Дама будет всю дорогу шипеть сквозь стиснутые зубы, что девочка не получила пряничный домик только из-за своего омерзительного поведения. Конечно, она отвратительная, гадкая, непослушная девчонка и заслужила любое наказание. Вот если бы она вела себя хоть капельку приличнее.
От этих мыслей Габриэлу буквально затошнило. Она поспешно отвернулась от закрывшейся за матерью и дочерью двери кафе. И вдруг столкнулась со взглядом побелевших от ярости глаз мистера Баума. Хозяин кафе, к которому присоединилась и миссис Баум, был до предела возмущен дерзостью своей работницы. Им еще никогда не случалось присутствовать при сцене, подобной той, что только что разыгралась на их глазах. О, как они негодовали на Габриэлу. Мало того, что она поставила их в неловкое положение, так еще и испортила безупречную репутацию заведения. Кроме того, один из пряничных домиков миссис Баум остался непроданным. Сам мистер Баум, наблюдавший за столкновением, пришел к выводу, что у Габриэлы, несомненно, что-то не в порядке с психикой. Была такая минута, когда он почти не сомневался, что Габриэла вот-вот бросится на женщину в норковом манто с кулаками.
И действительно лишь огромным усилием воли Габриэле удалось взять себя в руки и не ударить женщину по лицу хотя бы просто для того, чтобы она на своей шкуре почувствовала, каково это. Сама она всей кожей помнила удары, которыми осыпала ее мать, ту почти невыносимую боль и страшную ватную тишину, которая внезапно навалилась на нее, когда мать повредила ей барабанную перепонку.
– Снимите ваш фартук, мисс Харрисон, – прошипел мистер Баум, протягивая вперед руку, – вы уволены.
Его жена кивнула в знак того, что поддерживает решение мужа. Габриэла, развязав тесемки, медленно сняла фартук и протянула хозяину. Остальные официантки и клиенты в молчании наблюдали за этой сценой.
– Мне очень жаль, мистер Баум, – негромко проговорила Габриэла. Она вовсе не собиралась ни объясняться, ни спорить с ним. О своем поступке она не жалела, хотя это и стоило ей места. Она должна был вступиться за маленькую, беззащитную девочку, у которой в целом свете не было никого, кто любил бы и баловал ее – только мать и отец, которые «воспитывали» ее, учили «дисциплине» и «правилам приличного поведения».
– Вы не имели никакого права вмешиваться, – сердито сказал Баум и отвел глаза. – Это ее дочь, и она может воспитывать ее, как считает нужным. Вас это не касается. Никто не должен вставать между родителями и их детьми, потому что…
Дальше Габриэла не слушала. Мистер Баум лишь повторял то, что считал непреложной истиной весь мир – тот самый мир, который позволял родителям безнаказанно избивать и калечить своих детей. Эти люди выходили из своей спячки лишь тогда, когда какой-нибудь несчастный ребенок оказывался убит или жестоко изуродован. Тогда они начинали возмущаться и требовать самого сурового приговора родителям-садистам. Но вскоре общественность успокаивалась. Матери и отцы снова получали полную, ничем не ограниченную свободу истязать и мучить своих чад. И опять никто не мог защитить несчастных детей, которые со страхом ложились и со страхом вставали. Лишь немногие – те, кто испытал это на себе, кто не сломался и был достаточно смел – могли позволить себе открыто вмешиваться в отношения между родителями и детьми, действуя на свой страх и риск, вопреки мнению трусливого большинства, которое – как супруги Баумы – считало, что «это никого не касается».
– Вы сами видели, что эта женщина сделала со своей дочерью, – твердо возразила Габриэла хозяину. – А что, если бы она убила Элисон здесь, прямо на ваших глазах, в вашем замечательном кафе? Может быть, она убьет свою девочку, когда вернется домой? Что вы будете делать, если прочтете об этом в завтрашних газетах? Будете продолжать принимать эту женщину и продавать ей пряничные домики? Вы скажете, что вы не знали?.. Вы все знали, мистер Баум! И вы, и все! Мы видим это каждый день, но проходим мимо, потому что это не наше дело. Мы просто не хотим этого замечать. Такие вещи пугают нас, смущают наши нежные души, и мы не вмешиваемся, потому что боимся последствий. Но что будет с ребенком, мистер Баум? Этой девочке было больно. Это ей, а не вам, не мне и не миссис Баум вывихнула руку хорошо одетая, состоятельная женщина, которую даже матерью не назовешь. Неужели вы на ее стороне?!!
– Уходите из моего кафе, Габриэла, – сказал мистер Баум, продолжая смотреть куда-то мимо нее. – Уходите и не возвращайтесь. Вы сумасшедшая, и вы… вы безответственный и опасный человек.
Он повернулся к клиентам, которые тоже хотели поскорее забыть все, что только что произошло на их глазах.
– Надеюсь, я действительно могу быть опасна для тех, кто бьет и унижает своих детей, – спокойно произнесла Габриэла. – И для тех, кто способен равнодушно на это смотреть – тоже. Именно те, кто закрывает глаза и отворачивается, представляют настоящую опасность, – добавила она, глядя на сидевших за столиками посетителей, которые, как и мистер Баум, старательно глядели в сторону.
Никто ничего ей не ответил. Габриэла, круто повернувшись на каблуках, направилась к дверям кафе, где висела на вешалке ее куртка. Только сейчас она увидела, что у одного из столиков стоит профессор Томас. Очевидно, он вошел, когда девочка начала плакать, и поэтому Габриэла его не заметила.
Из кафе они вышли вместе.
– Вы все видели? – шепотом спросила у него Габриэла. Теперь, когда все было позади, силы неожиданно оставили ее, и она чуть не плакала. Ее куртка из толстой верблюжьей шерсти была очень теплой, но, несмотря на это, Габриэлу знобило. Слишком велико было нервное напряжение.
