Даниэла Стил - Изгнанная из рая
На самом деле открытость и дружелюбие Стива даже раздражали ее. Что бы он ни сделал, она рассматривала каждый его шаг как попытку к сближению и молча злилась. Но Стив не совершал никаких явных бестактностей, и у Габриэлы не было ни малейшего повода дать ему достойную отповедь.
Незадолго до Рождества Стив купил несколько праздничных веночков, сплетенных из веточек остролиста и перевитых белыми и розовыми лентами, и развесил их на дверях постояльцев. Габриэла обнаружила этот сувенир, уходя на работу, и чуть не вскрикнула от раздражения и бессильной ярости. Она не хотела быть ничем ему обязанной, она хотела только одного – чтобы Стив оставил ее в покое. Первым ее побуждением было сорвать венок и выбросить его в мусорную корзину, но она понимала, что этот ее поступок будет выглядеть бестактным и грубым. Габриэла была вынуждена сохранить венок, однако это отнюдь не увеличило ее симпатии к новому постояльцу.
Всю дорогу до кафе она никак не могла успокоиться, так что даже мистер Баум заметил ее состояние. Габриэла так редко бывала в плохом настроении, что он не осмелился спросить, что случилось, и лишь шутливо заметил, что сегодня она, дескать, выглядит не то чтобы очень счастливой.
Впрочем, особого внимания он на это не обратил. До Рождества оставалась всего неделя, и близость праздников начинала влиять на людей не лучшим образом. Сам мистер Баум любил Рождество, однако ему было хорошо известно, что большинством американцев овладевает своего рода рождественский психоз. Самые приличные и сдержанные люди, задерганные множеством забот и беготней по магазинам, становились агрессивными или, наоборот, подавленными, многие переставали держать себя в руках.
Работы в кафе в эти предпраздничные дни было предостаточно. Количество посетителей заметно возросло, но это были не те завсегдатаи, которые в обычные дни чинно сидели за столиками и степенно переговаривались за чашкой чая с пирожными. Сейчас большинство посетителей были незнакомцы. Они забегали в кафе, торопливо проглатывали заказанное и стремительно исчезали. Многие приходили сюда покупать пряничные домики, которые миссис Баум пекла каждый год перед Рождеством. Домики у нее получались очень красивыми; несколько штук было выставлено в витрине, и одно это увеличивало число посетителей кафе чуть ли не вдвое.
Сегодняшний день тоже не был исключением. У прилавка постоянно толклось человек пять покупателей с детьми, которые выбирали себе самый красивый домик, и воздух в кафе то и дело оглашался их радостно-восхищенными голосами. В самом деле, пряничные домики выглядели чудесно. Их крыши были облиты глазурью или посыпаны, как снегом, сахарной пудрой, а сами домики были разукрашены цукатами, сухофруктами и шоколадом. В свободные минуты Габриэла тоже любила их рассматривать, размышляя о том, что в детстве у нее никогда не было ничего подобного. Рождество всегда означало для нее только дополнительные придирки и безжалостные побои, на которые Элоиза была особенно щедра в предпраздничные дни.
Габриэла как раз вспоминала одно такое Рождество, когда ее мать была особенно на взводе из-за того, что сломала ноготь, как вдруг заметила вошедшую в кафе женщину с маленькой девочкой, одетой в короткую беличью шубку. Девочка возбужденно подскакивала то на одной, то на другой ноге и, указывая на один из испеченных миссис Баум пряничных домиков, громко выкрикивала:
– Вот этот, мама! Я хочу вот этот!..
На вид девочке было лет пять. Мать держала ее за руку и время от времени наклонялась к ней и что-то раздраженно шипела, но девочка не успокаивалась.
Когда подошла их очередь, девочка запрыгала с удвоенной энергией и захлопала руками в красных митенках. На голове у нее красовалась остроконечная красная шапочка с серебряным бубенчиком. Кафе тут же наполнилось веселым звоном, в котором, как показалось Габриэле, было заключено все волшебство рождественских праздников. Но не успела Габриэла порадоваться тому, что хотя бы эта крошка получит сегодня свой рождественский пряник, как девочка оступилась и неловко шлепнулась на пол.
В следующее мгновение женщина наклонилась и, схватив дочь за руку, резким рывком поставила ее на ноги. Колокольчик жалобно звякнул, и девочка, вскрикнув от боли, схватилась за локоть.
– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты прекратила безобразничать! – закричала женщина. – Теперь ты получила по заслугам. А если будешь хныкать, Элисон, я тебе еще всыплю!
Услышав эти слова, Габриэла как вкопанная замерла на месте. Забыв о клиентах и заказах, она стояла и смотрела на женщину и девочку, которая плакала, вытирая слезы красной варежкой. Интонация, выражение лица женщины, слова «я тебе еще всыплю» были слишком хорошо знакомы Габриэле, чтобы она могла пропустить их мимо ушей. В голосе женщины не было обычного раздражения матери, задерганного капризами избалованного ребенка, – в нем было что-то по-змеиному опасное, злобное – такое, отчего в душе Габриэлы шевельнулся уже почти забытый холодок страха.
Между тем Элисон продолжала плакать, и Габриэла, посмотрев на нее повнимательнее, обратила внимание на то, как девочка осторожно придерживает руку, за которую мать подняла ее с пола. Похоже, рука была вывихнута в локте; Габриэла хорошо знала, как это бывает. Так больно! Однажды Элоиза точно так же вывихнула ей руку, но, к счастью, отец был дома. Он быстро вправил вывих, потом пошел к Элоизе и, обругав ее последними словами, исчез на всю ночь. После этого мать взялась за Габриэлу всерьез и даже подбила ей глаз, что вообще-то было редкостью. Элоиза старалась на оставлять столь явных синяков, которые каждый мог увидеть.
Элисон всхлипывала все громче и громче, и красивое лицо ее матери стало багрово-красным от гнева. Она как раз собиралась шлепнуть девочку пониже спины, когда Габриэла, отставив в сторону поднос, решительным шагом подошла к ним.
– Прошу прощения, мисс, – негромко сказала она, – но мне кажется, у вашей дочери вывихнута рука.
– Не говорите глупости! – отрезала женщина. – С ней все в порядке, она просто капризничает. Нужен тебе пряничный домик или нет? – обратилась она уже к Элисон, но та только жалобно скулила, и мать с такой силой дернула ее за воротник беличьей шубки, что у девочки громко лязгнули зубы.
– Прекрати немедленно, Элисон! – заорала ее мать. – Иначе я прямо здесь спущу тебе штанишки и отшлепаю по голой заднице!
– Вы не сделаете этого! – сказала вдруг Габриэла с уверенностью, какой она сама от себя не ожидала. Кровь бросилась ей в голову, и она шагнула вперед, заслонив собой Элисон. Габриэла чувствовала, что эта женщина вполне способна привести свою угрозу в исполнение, и готова была помешать ей во что бы то ни стало.
– Это еще что такое?! – раздраженно спросила женщина. – Вас совершенно не касается, как я воспитываю свою дочь. Кто вы вообще такая?
Слово «воспитываю» подействовало на Габриэлу как удар хлыста. Оно словно открыло в ней какие-то шлюзы, и воспоминания, нахлынувшие на нее, заставили Габриэлу забыть, что она всего-навсего официантка в третьеразрядном заведении, а перед ней стоит дама в дорогой норковой шубке, скорее всего заглянувшая в кафе случайно по пути с Мэдисон-сквер на Парк-авеню[4].
– Вы не воспитываете ее, – ответила Габриэла голосом, который ей самой показался незнакомым. – Вы мучаете и унижаете дочь при всех. Это с вас надо снять штанишки и выпороть за то, что вы так обращаетесь с ребенком. Вы кричите на девочку вместо того, чтобы извиниться перед ней и вправить ей ручку. Ведь вы вывихнули ей локоть – снимите с девочки шубку, и вы сами в этом убедитесь!
Услышав подобное обвинение, богатая мамаша величественно повернулась к мистеру Бауму.
– Кто эта девчонка? – спросила она презрительно. – Как она смеет разговаривать со мной в подобном тоне?
С этими словами она попыталась схватить дочь за вывихнутую руку, но как только ее пальцы коснулись девочки, бедная Элисон закричала так громко и жалобно, что у Габриэлы едва не разорвалось сердце.
Не думая о последствиях, она оттолкнула женщину в сторону и присела перед Элисон на корточки. Расстегнув крючки, Габриэла ловко сняла шубку и сразу увидела, что она была права – поврежденная рука девочки бессильно повисла, а кисть была повернута к телу под прямым углом.
– Не смейте прикасаться к моему ребенку! – взвизгнула дама. – Эй, кто-нибудь! Вызовите-ка полицию – пусть они приедут и арестуют эту нахалку!..
Габриэла посмотрела на нее через плечо. Еще никогда в жизни она не испытывала такой ярости.
– Да-да, позвоните в полицию, – прошипела она. – Пусть они приедут, и я расскажу им, что вы сделали со своей дочерью. Быть может, если вас упрячут на пару месяцев за жестокое обращение с ребенком, впредь вы будете поосторожнее. А сейчас – заткнитесь, пока я сама вас не отшлепала!
У дамы от неожиданности отвисла челюсть. Воспользовавшись ее замешательством, Габриэла повернулась к девочке и, бережно взяв за руку, проделала то же самое, что когда-то делал ее отец. Резко повернув предплечье вокруг своей оси, она сильно дернула руку девочки вниз. Раздался отчетливый хруст, и Габриэла на мгновение испугалась, что по неопытности могла сломать Элисон руку, но все обошлось. Сустав встал на место, и уже через пару секунд девочка перестала плакать и улыбнулась сквозь слезы своей спасительнице.
