Мария Голованивская - Противоречие по сути
– Я попробую к половине третьего.
Конечно же, опоздала. Ввалилась взъерошенная, в майке и цветастых шортах, в начале четвертого, сильно располневшая, неуклюжая, в руках – бесконечные пакеты с сувенирами, я моментально уступил ее отработанному «выпьем», глотнули теплой водки, она совершенно не замечала, что я нервничаю, что я смотрю постоянно на часы, на мое «у меня неожиданное срочное дело около пяти, у нас всего час, поэтому давай сделаем интервью, я дам тебе несколько последних статей, допишешь сама, а вечером встретимся, поболтаем» – не отреагировала никак, уселась в кабинете в кресло нога на ногу, скинула пыльные босоножки, все время яростно расчесывала серую щиколотку…
– Как мама – лучше, расскажи мне…
– Встречаешься с прежней семьей?..
– У Лели уже есть друг? И где она будет учиться дальше?
– Ну как тебе ваша теперешняя жизнь, когда все воруют? У нас тоже все воруют…
– Когда думаешь приехать к нам? Знаешь, я купила дом на мельнице, глушь почти российская, в спальне ласточки гнездо свили, приезжай, будем крышу ремонтировать, приедешь?
15:45
– Давай начнем, Элен, а вечером наболтаемся, – дружеское похлопывание по плечу.
15:50
– Я думаю, такой подзаголовок: «Технология исследования морского дна столь же фантастична, как и космическая технология». Хорошо?
– Хорошо.
15:55
– Вы – крупный исследователь морских пучин. Ваши работы вызывают необыкновенный интерес. – Голос чужой, искусственно доброжелательный, вышколенный. – Морское дно – это новая «terra incognita». Создается впечатление, что луну мы знаем лучше, чем морские глубины. Почему мы так мало знаем о них?
16:05.
– Луну легко увидеть. (Почему я должен мудрствовать? Потом Элен все равно для своего вечножелтого журнала сделает пошлятину…) Луна всегда вдохновляла не только поэтов, но и ученых. (Тошнотворно.) Всегда существовал великий соблазн получше разглядеть ее. Плюс ко всему, она и вправду очень красива, зрелищна, фотогенична, наконец. Океанические глубины показать намного сложнее. На глубине более 200 метров царит непроходимый мрак. Прожекторы, которыми мы пользуемся, в состоянии осветить крошечное пространство. И нет таких красот. Да к тому же наша техника куда моложе космической. Когда я начиная учиться, морские подводные просторы были совершенно девственны. Как Африка в начале XIX века. Я очень счастлив, что посвятил себя этому. Не слишком длинно, Элен?
Элен показала мне жестом, чтобы я продолжал. Она была в восторге.
– Мы открываем иногда просто невообразимые вещи… (Пою как соловей.)
16:15.
– Например?
– Например, мы недавно обнаружили, что посредине океанического дна проходит огромная трещина. Длина этой трещины – 60 000 километров. Это самая большая трещина на Земле. Если осушить океаны (Господи, какая чушь, какая чушь!) и посмотреть на Землю с большого расстояния, ее можно было бы назвать «землей рифов».
– Была ли когда-нибудь в океанологии предпринята акция, аналогичная акции «Союз-Аполлон»?
16:25.
Катастрофа!!!
– Да, с появлением «Архимеда» это стало возможным. Этот батискаф погружался на одиннадцать тысяч метров, кажется, этот рекорд до сих пор никем не побит. Но «Архимед» был далек от совершенства.
– Вы спускались на «Архимеде»?
– Да, мне посчастливилось спускаться в 1973 году.
– Почему больше ничего не слышно об «Архимеде»?
16:35.
– Погружения стоят очень дорого и не могут проводиться слишком часто. Послушай, Элен, я должен идти.
Элен с изумлением посмотрела на меня.
– Вечером все доделаем, я обещаю.
Она напомнила мне об обещанных статьях. Я отговорился, сейчас уже не было времени их искать. Через секунду я стоял в передней с портфелем в руках и раздраженно наблюдал, как она сражается с бесконечной шнуровкой на сандалиях и собирает по полу пакеты с сувенирами. В лифте мы молчали, я видел, что она обижена на меня, но ничего не сказал, был парализован страхом, боялся, что сейчас в подъезде столкнемся с Наташей и мне придется нелепо возвращаться.
Выйти. Наспех попрощался. Свернул за угол и наблюдал, как она идет через сквер к остановке. Вдруг оглянется и увидит, как я возвращаюсь в подъезд?
Через час Наташа бегло дочитывала страницу из Алъберто Моравиа. Я не слушал, знал, что читает правильно и ошибок не делает никаких. Изучал пристально, болезненно, стараясь разгадать, откуда она пришла ко мне: голубая рубашка, мужская, из тонкой джинсовой материи, голубые обтягивающие джинсы, кожаный пояс с большой кованой пряжкой, кожаная заколка, высокие кожаные сапоги:
– Спасибо, все в порядке. И не жарко тебе? На стуле висела кожаная куртка с идущей наискосок длинной «молнией».
– Вечером собираюсь часок покататься.
– На мотоцикле?
Улыбка.
И вправду странное предположение.
– Почти. На Агамемноне.
– Что это такое?
– Переводить? Конь. Каурый такой. Мой друг.
– Да, вот здесь и вот здесь.
– «Он работал в траттории уже третий день, народу было мало, но он старательно брился каждое утро, вытирал стаканы, сгонял ленивым ударом полотенца мух с клетчатых клеенчатых скатертей на столах. Как он хотел бы, чтобы, все это оказалось не более чем дурным сном, как он хотел бы проснуться и увидеть другое небо, другие лица…»
– Правильно.
– Что правильно?
– Правильный перевод.
Настал черед топика, и я заволновался. Еще утром я решил, что предложу ей рассказать о первой любви.
– A, first love? – переспросила Наташа. – O.K, o.k… old boy.
– Почему ты перешла на английский?
– Итальянцы это любят. Хорошо. Итак…
Пауза. Она на секунду задумалась. Я увидел на мизинце левой руки, как мне показалось, новое кольцо, золотое, довольно тонкое, хорошей работы, с темно-синим овальным камнем.
– Сапфир?
– Тебе придется выбрать одну из трех историй моей первой любви, Питер. Первая, с девяти лет я была влюблена в юношу, который жил по соседству на даче. Наши родители дружили, мы играли в песочнице, потом ходили за ягодами, писали друг другу записки, оставляли их под камнем в лесу, в двенадцать лет он погладил меня по волосам, – как ты считаешь, Питер, не рановато? – в тринадцать мы впервые поцеловались, в пятнадцать лежали над пропастью во ржи и разглядывали крупные звезды на низком летнем небе.
– А дальше?
– А дальше – это уже не история первой любви. Вариант второй. Мы, познакомились на выставке. Ему было сорок. Холеный талантливый художник с шелковистой бородой и широкими бедрами. Он попросил меня попозировать ему. Я согласилась. Он читал стихи и жег свечи. Его мастерская с гипсовыми головами, торсами, ступнями и кистями завораживала меня; однажды он попросил попозировать ему ню, показывал альбомы, говорил о чарующей красоте женского тела, а потам распрекрасненъко и без затей…
