Франческа Клементис - Любовь нельзя купить
И они продолжали в том же духе. Вести серьезный разговор о своем будущем они боялись, однако скоро устали оттого, что нужно поддерживать веселый тон. Поздно вечером Фиона позвонила Милли, и они договорились встретиться на следующее утро.
— Ну и как, по-твоему, она справляется? — спросила Фиона.
Милли пожала плечами:
— Не думаю, что она уже осознала масштабность происходящего. Ради Лары она пытается представить эту катастрофу как большое приключение, да и ради себя самой и Макса. Не знаю, как ты, но я не вижу во всем этом ни единого положительного момента.
Фиона согласилась. Они сидели, понурившись и испытывая неловкость, едва ли не за один день заступившую место волшебной легкости, которую три женщины так долго испытывали в обществе друг друга.
— Давай затронем тему полегче. Когда приезжает твоя мать? — неудачно спросила Милли.
— Спасибо, что напомнила мне об этом, — мрачно отозвалась Фиона. — Прилетает на метле на следующей неделе. Но прежде нам придется поменяться спальнями. Ей хочется разместиться поближе к ванной, так что Натану нужно будет освободить свою спальню и перебраться в свободную комнату.
— А как дети восприняли то, что их бабушка едет погостить?
— Ждут не дождутся! Она же все время дает им деньги. И сласти. И разрешает им есть, что они захотят. Даже каждому готовит отдельно!
— Мне тебя жаль, — сочувственно проговорила Милли. — На, съешь еще одну булочку.
— А ты это разве не для кафе испекла?
Милли в задумчивости взяла булочку, уронила ее на пол, поспешно подняла и снова положила на тарелку перед Фионой.
— Ну вот. Раз она побывала на полу, то для кафе не годится. К тому же оно закрывается в конце недели, да и все, что я сделала, они не смогли продать.
Фиона откусила еще теплую булочку:
— Стыда у тебя нет. Мы ведь кричим на своих детей, когда они едят то, что подняли с пола.
Милли отщипнула кусочек булочки, лежащей на тарелке Фионы:
— Поэтому мы и стали родителями, Фай. Чтобы чинить несправедливость по отношению к нашим детям так же, как наши родители притесняли нас, а их родители были несправедливы к ним.
— Верное замечание, — проговорила Фиона с набитым ртом.
Она почувствовала себя лучше. Булочка помогла, да и общество Милли. Но Фиона испытывала ноющее чувство, что этого будет недостаточно для того, чтобы ее поддержать, когда мать наконец приземлится. Жизнь предстала перед ней тюрьмой, где мать играет роль надзирателя. Она знала — это чересчур драматично, но она также знала и свою мать.
Она рассчитывала, что Тесс поможет ей пережить это. Присутствие Милли действовало на нее благотворно и утешительно, подруга умела перестроиться так, чтобы быть нужной Фионе, а вот Тесс никогда не менялась. Фиона зависела от ее спокойной сдержанности. Еще в самом начале их дружбы она поняла, что Тесс завершила ту стадию развития, которую большинство женщин еще проходят. Тесс решила, какая часть ее доступна для общения, а какая заперта на замок. Эта несгибаемость вдохновляла Фиону. Ей хотелось быть как Тесс, и поскольку приезжала ее мать, она нуждалась в уроках самозащиты на постоянной основе.
Ей хотелось надеяться, что стержень их дружбы выдержит внешний натиск.
— Кажется, я этого не переживу, — мрачно произнес Грэм.
Фиона массировала его больную спину. Он послушно передвинул всю мебель, пока жена выкрикивала приказания. Физически он был не самым крепким мужчиной, и в ходе этого занятия потянул все мышцы, которые не тренировались, поскольку у него была сидячая работа.
Фионе нравилась податливость его мягкого тела. Подобную уязвимость она не могла себе позволить и безжалостно истязала себя физически с того дня, как перестала кормить детей грудью. Хотя живот ей приручить так и не удалось, однако она стала специалистом по части его маскировки и следила за тем, чтобы тело оставалось упругим, без всякой там предательской пухлости. Так она чувствовала себя защищенной, и сохранять подобное положение ей было легче, чем возводить какой-либо эмоциональный барьер.
Грэм не стыдился своего несколько дряблого тела, ничего не делал, чтобы скрыть тот факт, что у него редеют волосы, и это ей тоже нравилось. Он больше думал о жене, чем о самом себе, и в этом была его особенность. Фиона вдруг обняла его.
— Какой же ты глупый! — сказала она, вполне отдавая себе отчет в том, что за этими словами кроется совсем другой смысл.
Передвинуть мебель было самым легким делом. Вот перемена в образе жизни заденет их посильнее. Приезд пожилых родителей — всегда серьезное испытание для молодой семьи. А приезд Дафны Гуин, женщины, которая обожала досаждать родственникам, в дом, и без того переполненный (где жил ее самый ненавистный зять), наверняка закончится катастрофой.
Фиона с Грэмом провели немало неприятных вечеров, споря о Дафне.
— Может, стоит сжечь ее заживо, как поступают со злыми ведьмами? — не без резона предлагал Грэм.
Вообще-то он этого не предлагал, но много думал об этом и находил утешение в том, что развлекался недобрыми шуточками насчет тещи. Подобные мысли помогали ему оставаться в своем уме, тогда как чувствительные душевные струны, глубоко задетые Дафной, побуждали его обращаться к логике, когда он терпеливо обсуждал эту тему с женой.
— А почему она должна жить с нами? — спрашивал Грэм ровным голосом. — У твоего брата больше дом, чем у нас.
Фиона вздыхала и переходила на тон, к которому прибегала, когда пыталась убедить своих сыновей в том, что есть бутерброд, держа одну руку в кармане, не принято.
— Я тебе уже говорила. Она думает, что может помочь с детьми. Все другие ее внуки выросли. Если уж ей придется жить с кем-то из нас, то она хочет быть полезной.
Грэм целый час с удовольствием размышлял о том, каким образом его теща может быть полезной; при этом ни один вариант не годился для того, чтобы им можно было поделиться с женой, но все они помогли в конечном итоге разрядить обстановку.
Поздним вечером Грэм заметил, что Фиона тиха, как никогда. Это случалось так редко, что он тотчас встревожился.
— Да не обращай на меня внимания, — сказала Фиона, безуспешно стараясь казаться равнодушной. — Это все из-за мамы.
Из-за мамы. Всего пара слов, тогда как Фиона обычно обходится тысячей. Грэм выругал себя за то, что в последние несколько недель так плохо обращался с женой, тогда как должен был бы догадаться, что ей и без того плохо.
Он притянул ее к себе и крепко обнял. Она расслабилась впервые за долгое время. Ему не нужно было ничего говорить. Она знала, о чем он думает:
«Знаю, как действует на тебя осуждающее молчание матери; вижу, что она отдает предпочтение твоим братьям, хваля их жен за безвкусную стряпню, за посредственных детей, за дома с магнолиями и одновременно ставя тебя на место при каждой возможности; нет, ты не ненормальная, это она открыто выражает свое презрение к Тесс и Милли; да, ей доставляет удовольствие видеть, как ты из кожи вон лезешь».
