Галина Лифшиц - Блудная дочь
– Митенька, где ты был? Плохо тебе?
Можно было и не спрашивать. И так было видно, что плохо.
– Попить дай, – попросил Митя, еле ворочая языком.
Он жадно выпил принесенную воду, обвел комнату непонимающим взглядом. Закрыл глаза.
– Митя, да что же это такое! Митенька, дорогой мой, что это? Где ты был? Давай я доктора позову, – заплакала Поля.
– Химия это, – затухающим шепотом пролепетал Митя.
И забылся.
И снова Полина ощущала полную свою беспомощность. Кому звонить? У кого узнать, что это за «химия» такая? И что с ним теперь будет?
Решила ждать. Как бы там ни было, на душе воцарился дивный покой. Он же здесь, с ней. Он вернулся. Он жив. Все будет хорошо. Он отоспится. А она будет рядом.
У нее даже возникло желание позаниматься, поиграть на скрипке. Она ушла в дальнюю комнату, усердно играла пару часов. Форму совсем потеряла. Надо же! Столько лет ежедневной каторги, а растеряла почти все за три каких-то коротких месяца. Она вдруг поняла, что соскучилась по музыке, по творчеству. Раньше она ведь много своего сочиняла. Впервые за три месяца она ощутила не любовный, а творческий порыв. В голове стоял гул от надвигающейся музыки. Она стала лихорадочно записывать. Проигрывала на скрипке фрагментами и записывала, забыв обо всем на свете.
Надвигалась ночь. Поля устала, но ей не хотелось оставлять свое занятие. Она чувствовала себя свободной и счастливой.
Пронзительно зазвонил телефон. Кто это мог быть так поздно?
«Пусть себе звонит, мне-то что», – пронеслась мысль.
Но тут же пришел страх за Митин сон. Пришлось взять трубку.
– Дымытрый пазави, – сказала трубка с анекдотическим кавказским акцентом.
Сквозь первую реакцию – улыбку – прорвалась почему-то смутная тревога.
– Нету его, – отрезала Полина, говоря по-бабьи. Она с ходу вошла в роль то ли дворничихи, то ли продавщицы. Ей это прежде здорово удавалось.
– А ты кто, жэншына? – не успокаивалась трубка.
– Уборщица я тут, домработница, а тебе чевой надо? Ты сам-то кто будешь? – великий Станиславский наверняка воскликнул бы: «Верю!», услышав Полины интонации.
– Пышы тилифон. Сослан с Владыкавказа прыехал.
– Ну, записала, дальше чево?
– Слушай, жэншына! Дымытрый скажешь: Сослан прыэхал. Ждет.
– Ладно, – грубо ответила Поля, не выходя из роли.
– Если сыводня не званыт, скажи, мы прыэдем, галаву всем отрэжем.
Сердце Полины забилось часто-часто. Она поняла, что Сослан не шутит и что уютный его акцент из любимых народных анекдотов про кавказские народы – единственная уютная деталь во всей ситуации.
– Да кому ты что отрежешь, нет их никого. Хозяева за границей давно, а этот, Дмитрий твой, вообще тут не бывает. У меня ключи, я хожу по договоренности.
– А жына его кыде? – недоверчиво поинтересовался Сослан.
Жена… Неужели это он о ней, Полине? Странно… Никогда и никому Митя не представлял ее женой. Это она все «муж» да «муж». В любом случае – она знала, как отвечать.
– Жена! Была и сплыла жена! Ты когда его видел в последний раз? Давно уж разошлись. Ищи-свищи жену эту.
Сослан не успокаивался:
– Найдем! И жыну найдем, и Дымытрий найдем, и, – продолжил он после короткой паузы, – и тыбя найдем.
– А мне-то че? Мое дело маленькое – пыль вытерла, посуду вымыла и ушла, – стараясь казаться равнодушной, сказала Полина.
Сердце ее стучало уже в ушах.
В трубке уже слышались короткие гудки: Сослан передал все, что хотел, и закончил деловой разговор.
Поля положила трубку и повернулась, чтобы уйти.
В дверях стоял Митя: разбудил его все-таки этот проклятый телефон. Что же он мог слышать? Сколько времени тут простоял?
– Это какой-то Сослан тебе звонил, Мить. Вот, телефон оставил. Сказал, что всех найдет и перережет, если ты не позвонишь.
Митя кивнул.
– Ты извини, – продолжала Полина ласково. – Он про жену говорил, что и ее зарежет. Я сказала на всякий случай, что вы давно разошлись. Испугалась за тебя. Он страшно угрожал.
– Спасибо, – еще раз кивнул Митя. – Ты меня к нему не подзывай. И вообще лучше телефон отключи. Кому надо, мы и сами позвоним.
Митя был все еще жалкий, больной, серый. Говорил еле-еле, с передыхами.
– За жену не переживай. Она давно в Штатах. Там не найдут.
– А ребенок? – неизвестно почему спросила вдруг Полина, просто выговорилось у нее само собой это слово – ребенок.
– И ребенка зарезать грозился? – усмехнулся Митя. – Герой! Все боятся до усрачки!
– Мить, – решилась вдруг ошеломленная Полина. – Что же ты мне раньше не сказал?
– Про что?
– Про ребенка. Про жену. Про свою жизнь.
– А ты-то тут при чем? – равнодушно произнес «муж».
– Как при чем? Мы же любим друг друга.
Митя молчал.
– Мы живем вместе. Как муж с женой, – Поля осеклась, только сейчас осознавая смысл Митиного молчания.
Он хмыкнул:
– Как муж с женой у меня уже было. К этому интереса не имею. Ничего хорошего. Я свободный человек. Поняла?
– А как же я? – ужаснулась Полина.
– А что ты? Я тебе что-то обещал? Я тебя обманывал? Тебе что – плохо было? Денег не хватало? Квартира не устраивает? Я тебя в свой дом привел. Нравится – живи. Нет – уходи. А по-другому мы не договаривались.
Чем жестче говорил Митя, тем скорее сходила с него его серость и болезненный вид. Он за секунды, на глазах становился самим собой, каким был в последнее время.
– Митя, а если и у меня… ребенок? – вырвалось внезапно у Полины.
– Вот знаешь, кого терпеть не могу? – с ожесточением начал Митя и, выдержав паузу, объявил:
– Шантажисток, вот кого на дух не переношу. Уж не думал, что и ты туда же. Как трахаться, давай-давай, еще-еще. А чуть паленым запахло: «Митя, у меня ребенок». Сучки! Тогда в поезде ты о ребенке думала? Самой хотелось, больше чем мне.
Он вдруг улыбнулся уголками губ.
– Помнишь, сама за мной в купе пошла? А как целоваться стали? Как разделась сама передо мной? Я еще подумал: вот молодец, беби! Не то что все эти сучки блядские. Ты ж хотела только меня! Ведь так? Честно хотела, честно дала. Больше тебе ничего не было нужно. Я это и заценил. Будь такой, как раньше. Не становись бабой. Живи просто. Хоти – и получай. Больше поимеешь.
Он подошел к Полине и одним движением спустил с ее плеч просторную майку. Толкнул на диван. От него ужасно пахло. Грязным мужиком, куревом, затхлостью какой-то. Но Поля почему-то почувствовала себя счастливой. Она так скучала по нему все эти дни!
Он не ласкал ее, медленно двигался, наблюдая. Она то закрывала глаза от наслаждения, то открывала, заглядывая в его внимательные глаза. Он смотрел с иронической улыбкой. Вдруг замер, остановился, спросил:
