После развода не нужно возвращать (СИ) - Лебедева Катя

Внезапный, настойчивый звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я бросаюсь открывать, уже предвкушая нового безликого курьера с очередным «знаком внимания», но на пороге стоит Юля, и быстро проходит в гости.

- Ну, и долго ты собираешься тут сидеть среди всех этих даров коварного данайца? - спрашивает, сбрасывая с плеч куртку. - У тебя тут, я смотрю, прямо поминки по твоей былой независимости. И пахнет соответственно.

Я молча, бессильно махаю рукой в сторону кухни, слишком опустошенная и разбитая, чтобы ответить на ее колкости. Юля проходит за мной, устраивается на стуле напротив и выжидающе смотрит, положив подбородок на сложенные рука.

- Ну? Выкладывай уже, наконец. Что случилось-то такого, что ты вот уже три дня от всех прячешься? В прошлый раз ты что-то промямлила про ультиматум, про дочку и бросила трубку. Я тут вся извелась, не знаю, то ли тебе скорую вызывать, то ли отряд спецназа заказывать против твоего бывшего.

Я глубоко вздыхаю, собираясь с мыслями и силами, и начинаю рассказывать. Подробно, с самого начала, с того самого дня в его офисе. Про то, как Алиса с легкостью называет его папой на глазах у всех. Про его гениальный, циничный спектакль для важных партнеров. Про детское кресло, которое он умудрился купить и установить, пока шли деловые переговоры. Про его слова в моей прихожей, которые до сих пор звенят в ушах. И про эти три бесконечных дня, каждый из которых до краев наполнен им, его навязчивой, удушающей, тотальной заботой, от которой не спрятаться, не скрыться.

- И самое ужасное, - голос предательски срывается, и я сглатываю подступивший к горлу ком, - Алиса... Она уже ждет его звонков, как самого главного события дня. Спрашивает с утра, еще не открыв глаза: «А папа сегодня позвонит?». Спрашивает, почему он не приходит в гости, если он так близко. Говорит, что скучает по нему. Она за три дня, Юль, всего за три дня успела к нему привязаться, как бездомный щенок! А он... Он просто звонит по видео, улыбается ей своей ослепительной улыбкой, задает дурацкие вопросы про единорогов.

Юля слушает, не перебивая, затаив дыхание. Когда я, наконец, заканчиваю, будто выплеснув всю свою боль, она тихо присвистывает.

- Ну ты и влипла по самые помидоры. Это жесть, конечно. Он тебя по полной программе берет в оборот, понимаешь? Не силой, не грубыми угрозами, а деньгами, вниманием и этим... Этим убийственным папочкиным обаянием. Классика жанра, надо отдать ему должное. Ребенок, это всегда самое уязвимое, самое незащищенное место в сердце. Он это просек мгновенно и бьет без промаха, точно в цель.

- Я и сама это прекрасно понимаю! - вспыхиваю словно спичка, вымоченная в бензине, сдавливая виски пальцами и пытаясь заглушить нарастающую, пульсирующую мигрень. - Я что, слепая, по-твоему? Я вижу прекрасно, какую подлую игру он ведет! Но что я могу сделать, скажи на милость? Ворваться в комнату, вырвать у дочери телефон и закричать: «Не смей с ним разговаривать!»? Она будет рыдать, смотреть на меня, как на чудовище, и спрашивать, почему я такая злая и не даю ей общаться с папой. Объяснить ей, что ее папа - законченный подлец, который когда-то предал нас и бросил? Она не поймет, Юля! Она ребенок! Она видит только доброго, щедрого дядю, который шлет ей подарки и разговаривает с ней по вечерам. Я в безвыходном положении! Я либо ломаю психику собственному ребенку, либо позволяю Глебу вползти в нашу жизнь, как змея, и снова все до основания разрушить, как он это уже сделал когда-то! Все. Третьего не дано.

- Слушай, - Юля наклоняется ко мне через стол. - Сидеть сложа руки, и просто наблюдать, как он строит из себя идеального отца и кавалера, пока ты тут медленно сходишь с ума от бессилия, это не вариант. Ему нельзя позволять диктовать тебе правила. Сейчас он играет на твоем поле, используя твои же слабости против тебя. Значит, тактику нужно менять кардинально. Нужно перенести игру на его территорию. И нанести удар по его главному, самому дорогому козырю в этой партии, по его безупречной, вылизанной до блеска репутации.

Я смотрю на нее, не понимая ничего.

- О чем ты? Какая его территория? И при чем тут его репутация?

- Его нужно публично дискредитировать, - спокойно выдает Юлька, откидываясь на спинку стула.

- Дискредитировать? - переспрашиваю, чувствуя, как сердце начинает колотиться чаще, откликаясь на это предложение. - И каким образом? Ворваться к нему в офис и устроить истерику при всех? Стоять под его окнами с плакатом «Изменник и лжец»? Кричать на всю улицу, что он когда-то прыгнул в постель к моей сестре?

Юля качает головой, ее глаза блестят азартом и решимостью.

- Нет, это слишком примитивно, грубо и неэффективно. Он легко отбрешется, представив тебя неуравновешенной истеричкой. Нет, нужен точечный, изящный удар. Чтобы он даже не сразу понял, что это был удар, а когда понял - было уже безвозвратно поздно. У меня есть один план.

Глава 23

Ева

Прошло всего шесть дней от дня условия, а ощущение, будто живу в аквариуме, где за стеклом плавает акула. Каждый нерв напряжен до предела, тело живет в постоянном ожидании атаки, и даже во сне я чувствую этот привкус опасности на языке.

Сегодня акула приплыла лично. Сидит напротив меня на моей же кухне, за моим же столом, под моей старой люстрой с потускневшими стеклянными подвесками. Он ест пасту, которую привез с собой. Он ест с аппетитом, я же ковыряю вилкой в тарелке.

Алиса наконец уснула, измученная впечатлениями от вечера вместе, во время которого Глеб, не моргнув глазом, пообещал ей пони.

Не игрушечного.

Настоящего.

- Я заходил в спальню, пока ты накрывала на стол, - от одного этого начала во мне все кипит от возмущения. - Ни одного собранного чемодана не увидел. Завтра истекает срок, Ева. Я дал тебе неделю не для того, чтобы наблюдать, как ты игнорируешь ее.

Черт. План Юли должен сработать. Она сказала, что завтра мистер Эдвардс увидит то, что заставит разорвать контракт, или затребовать изменение условий, но что будет непонятно. Сказала только, что будет подло и грязно, но не для меня.

Удар ниже пояса? Да. Грязно, подло, я это прекрасно осознаю, и чувство стыда жжет изнутри. Но другого выхода у меня нет. Иначе мне крышка. Или возвращение в ту самую золотую клетку, из которой я когда-то с кровью и слезами вырвалась, собрав по кусочкам свое разбитое сердце.

- Мир не вертится вокруг твоих ультиматумов, Глеб, - говорю, отодвигая тарелку. - Можем мы поговорить о чем-то другом? О дочке, например. Или тебя интересуют только чемоданы?

Он откидывается на спинку стула, и ищет слабину во мне. Я чувствую себя под микроскопом, полностью обнаженной и беззащитной перед этим холодным взглядом.

- Хорошо. Давай поговорим о дочке. Что ты хотела сказать?

- Она… последние ночи спит совсем по-другому, - начинаю дрогнувшим от обиды голосом. – Раньше она крепко спала, не вскрикивала, не металась, не просыпалась по три раза за ночь, а теперь мне приходится подходить, убаюкивать. После твоих звонков она постоянно спрашивает: «Мама, а папа когда придет? Можно, он завтра останется с нами?».

Говорю это и ненавижу себя еще сильнее. Но это правда, жестокая и неоспоримая. Его вторжение, принесло моему ребенку боль. И в этом его главная победа. Он забрал у меня даже покой малышки.

- Ей нужен отец. Не на расстоянии, а рядом, - говорит с нотками победы в голосе, гордясь, что смог так жестко все изменить. - Она тянется ко мне, а меня нет рядом. Это как открытая рана, которая ноет постоянно, - он замолкает, и я вижу, как он горд собой. - Это единственное, в чем я не сомневаюсь.

- Она очень на тебя похожа. Упрямство – твое фирменное качество. Когда она что-то захочет, будет стоять на своем до конца, пока не получит свое. Я уже вижу это в ней. Это пугает, - но не договариваю, что она хочет быть с ним и прогибает меня, хоть пока и не очень успешно.

- В своем упрямстве она пошла в мать, - парирует, но я с ним не согласна. - Ты всегда была самой несгибаемой женщиной из всех, кого я знал. Готовой сгореть дотла, но не отступить от своих принципов, даже самых бессмысленных и разрушительных.