Мой сталкер (СИ) - Лазаревская Лиза

Но при всем моем стеснении мне до жути легко.

С ним безумно уютно, настолько, что кажется, будто каждый день – вечер пятницы, а ты сидишь на диване, ешь пиццу и смотришь любимую мелодраму.

С ним нет забот, будто ты снова ребенок, который не обязан ничего решать – только то, какую игрушку хочешь в «Хэппимил».

С ним только бешеная энергетика внутри.

И я не боюсь. Может, только слегка… Но в сравнении с тем, как мне хорошо, это ничтожная пыль, песок, вода сквозь пальцы.

Я не просто часть интереса, я – его проявление.

Достаю бордовый плед из сумки, который каких-то полтора месяца назад брала для того, чтобы посидеть с Кириллом в парке. Вот уж правда – судьба просто так людей не сводит.

Небо благословляет наш небольшой морской пикник, потому одаряет нас янтарным блеском.

Запах его сигарет намертво прилипает к воздуху, но и в этом есть свой уют. Мысленно я молю у неба, чтобы наше свидание длилось вечно.

– Облака всегда разные, – говорю вслух, и Андрей поднимает голову.

– Да, здорово.

– Где ты ночевал?

– У друга.

– Все еще?..

– Ревнуешь, принцесса?

– Нет.

Нет, просто взбешена до предела, но вовсе не ревную.

– Просто не понимаю, почему ты должен ночевать у друга, когда твоя бывшая девушка нормально так устроилась в твоей квартире.

– Когда ей надоест этот цирк, сама свалит. Не ревнуй, пожалуйста.

Можно ли было подумать, что я буду ревновать Андрея к Луне? Ведь это поворот – на сто восемьдесят градусов. Поворот не туда.

– Я и не ревную.

– Конечно, зачем лучшей девочке в мире ревновать?

– Ты смеешься.

– Нет, вообще нет. С чего мне смеяться? С того, что ты такая хорошенькая?

– Да чем я хорошенькая?

– Да хер знает, целиком вся.

Показалось, что на этом его ответ закончился, но он продолжает:

– Ты так много можешь сказать, будто у тебя космос в голове. Я с самого начала и до последнего твоего слова восхищался тем, как ты мыслишь. Вспоминаю, как ты смотришь с фотографий, – это вообще убивало меня. Печатала этими тоненькими пальчиками такие правильные мысли, а потом этим же вечером присылала голосовые, от воспоминаний о которых у меня даже сейчас начинается эрекция.

На последнем предложении отвожу взгляд.

Где бы мне спрятаться?

Андрей наигранно смеется.

– Черт, не надо тебе знать о моей эрекции. Да, я долбанутый, заслушивал до дыр даже твои секундные зевки.

Понятия не имею, как отвечать на это. Чуть раньше мне казалось, что то, что он делал, – отвратительно и бессовестно, а сейчас бушующая внутри теплота протестует. Как же чувства переворачивают все мировоззрение – ослепляют тех, кто видит, оглушают тех, кто слышит, заставляют молчать говорящих.

Андрей знает обо мне многое. Я не скажу, что точно, но все, что было в переписке с Луной, – да. А было немало.

Но я только узнаю его. И для меня это золотое время. Время знакомства с человеком, который вызывает эмоции впервые за долгое время. Иногда не самые положительные, но живые. Не надо бояться огня, в пустом безразличии намного опаснее.

– Съешь мороженку? – спрашиваю, чтобы хоть как-то скрасить молчание.

– Разве ты не хотела мороженку?

– Хотела, но только карамель.

– А-а-а, тебе карамель оставить?

– Да.

– Конечно, без проблем. Безотходное производство.

Море спокойное-спокойное, ближе к берегу полоса белой, напоминающей взбитые сливки пены взрывается.

Над водой кружат чайки, передается их настроение – они будто благословляют нас своими танцами, выступая в роли небесных посланников. Они возвышаются. Они такие свободные.

Впервые за столько времени я подобна птице – никаких цепей, только открытое пространство и бесконечная синева.

Андрей встает, оставляя стаканчик с мороженым на сохранение мне в руки. Садится сзади, прижимая меня к себе.

– Удобно? – интересуется он.

– Удобно.

– Даже если неудобно, не встану.

Ест с моих рук.

Одна ложечка за другой, пока не капает мне на платье.

– Свинья, – злюсь я.

– Каждый может ошибиться.

– Какой же ты криворукий.

Легкий морской бриз развеивает все мои оставшиеся сомнения, преумножая счастье во много раз. Песок утекает сквозь пальцы. Андрей снимает с себя спортивную кофту. Укрывает ею мои плечи, защищая тем самым даже от ненавязчивого ветерка. А я и не в кофте будто, а в броне, под неизмеримым количеством щитов, каждый из которых держит он.

– Мне так спокойно.

– Правда?

– Да, я уже и забыла, что может быть так хорошо.

– Извини, если я испорчу тебе настроение. – Голос Андрея звучит уверено, но в то же время немного растерянно. – Просто мне нужно знать.

– Что знать? – настораживаюсь я.

Все внутри сжимается, как если родители просят принести дневник, а ты не успел замести следы вырванного листка.

– Кто это был?

– О чем ты?

Отдаленно я понимаю, о чем он, но хочу верить, что ошибаюсь.

– Те ублюдки.

– Почему тебе это важно?

– Я просто хочу разобраться.

Как нужно чувствовать себя при рассказе парню о том, что тебя изнасиловали?

Паршивой. Омерзительной. Испорченной.

– Они на свободе?

– А где им быть?

– Гнить в тюрьме.

– Я ничего не сделала, чтобы они гнили в тюрьме.

Андрей затих, потому что я чуть повысила голос, но не из злости на его вопрос. Возможно, ему правда хотелось понять. По крайней мере, скрывать глупо, если он уже знает. И знает не по моей инициативе, но так уж случилось.

– Знаешь, у нас считается постыдным, если парень приходит в полицию и рассказывает, что его избили – точно так же, как девушке стыдно сказать, что ее изнасиловали. Потому что тебе не просто не помогут, а еще и опозорят. Скажут, что с приличными девушками такое не случается. Но я слишком долго думала о том, может ли хоть папа знать об этом. Будет ли он сожалеть больше, чем стыдиться произошедшего? Ведь меня не просто… Боже, зачем тебе это? Зачем тебе нужна такая, как я?

В голове я прокручиваю то, как с дивана меня валят на пол – снимают майку, держат руки, ударяют по лицу, шепчут всякие непристойности на ухо, когда я произношу «Папа! Папа!» – как молитву.

Слезы затуманивают глаза. Больше не вижу ни чаек, ни подушку из облаков. Вижу только их лица – насмехающиеся и злорадствующие.

– Какая такая, самая лучшая девочка? Пойми, мне все равно. Мне жаль, что я заставляю вспоминать тебя об этом.

– Мне жаль, что им нет оправдания и прощения.

– Почему они не наказаны? Меня интересует только это.

– Потому что они сделали все для того, чтобы я молчала. Сделали со мной то, что сделали – и сняли на камеру, пообещав, что никто не увидит. Не увидит, если не узнает.

– И поэтому…

– Да, поэтому я промолчала, поэтому не сказала папе, кто это был. Он ведь хотел нанять людей, чтобы кости им переломать, но я боялась. Мне хотелось забыть больше, чем отомстить. Я бы не вынесла. Я и так не могла сопротивляться им, когда со мной делали жуткие вещи – кидали о шкаф головой, рвали на мне волосы, плевали в них.

Крепкая рука еще сильнее притягивает меня.

Как много могут сказать руки.

Их намерения.

Прикосновения.

С одной и той же силой они могут ласкать тебя и наносить удары.

С трудом пытаюсь понять, чья сила больше – ласки Андрея или грязи, которую на меня обрушили. Всего лишь за то, что мне было пятнадцать лет и я не знала, как правильно. Всего лишь за то, что я влюбилась. Всего лишь за то, что я – девушка.

Тогда я пошла к нему домой просто потому, что не искала подвоха. А он был не один – их трое. Собственноручно я посадила дерево, на котором меня распяли.

Наивная девушка в чьих-то руках, намерения которых не сумела понять сразу.

– Я так боялась, что папа может увидеть это. У него бы случился второй инфаркт, точно знаю.

– Когда ты рассказала папе?

– Я ему не рассказывала, он сам увидел синяки на мне. Сначала я думала, что скрыть следы побоев несложно, но синяки же не сразу проявляются. Сначала это были просто бледные пятна, которые потом налились. Где-то несколько дней я замазывала руки, ходила в длинных кофтах в жару, но как-то вышла ночью в футболке, и он увидел огромные черные пятна на моих руках. И связал это с моим поведением. Сначала папа жутко кричал, а потом плакал.