Его нельзя любить. Сводные (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Гирш шумно выдыхает. Смотрит куда-то в сторону, а когда снова поворачивается ко мне, говорит уже тише:

— Ты так и будешь перед всеми пресмыкаться, если не научишься себя уважать. Куда ты, блядь, со мной поперлась? Я тебя по пьяни чуть не трахнул, потому что перемкнуло, — он закатывает глаза. — Споил, чтобы снять веселое видео, и вообще чувствую к тебе дикую неприязнь. Ты реально этого не понимаешь, Глупость?

— Я…

— Ты просто дура. Вали обратно к бабке. Высажу на ближайшей остановке.

Больше Ян ничего не говорит. Отпускает мою руку и заводит машину.

Мы едем в тишине. Я кусаю губы и понимаю, что теперь точно не хочу возвращаться домой. Если он меня прогонит, я понятия не имею, что буду делать.

За окном пролетает остановка, потом еще одна и еще.

Гирш не тормозит. Едет сцепив зубы. Молча, смотрит только вперед.

— Ладно, — выдает мрачно несколько часов спустя, — может, я в чем-то не прав.

Я резко поворачиваюсь. Впиваюсь глазами в его лицо. Это он только что сказал?

11.2

— Чего пялишься как на привидение?

— Ничего, — качнув головой, снова отворачиваюсь к окну.

Мы в пути уже больше половины дня, еще пара часов — и начнет темнеть.

— Почему ты меня так ненавидишь? Что плохого я тебе сделала? — мой голос звучит с надрывом. Я ведь и правда не понимаю, почему он так ко мне относится.

Почему все они так ко мне относятся? Неужели действительно из-за того, что я не могу за себя постоять?

Меня учили, что быть хорошей правильно. Быть доброй — правильно. А в реальности эти качества на фиг никому не нужны, и люди принимают их за слабость.

Если ты добрый, доверчивый… То непременно слабый. Никчемный и даже жалкий.

— За твое притворство. — Ян выкручивает руль, и мы съезжаем с дороги к заправке. — Я такой, какой есть, ни хуже, ни лучше. А ты строишь из себя…

— По-твоему, нужно быть законченной дрянью? Такие понятия, как совесть, честность, сочувствие, для тебя совсем ничего не значат?

— Сочувствие заканчивается там, где начинается личная выгода. С совестью и честностью та же история. Ты от меня не в восторге, — хмыкает, — но продолжаешь сидеть в этой тачке. Где же твоя честность? Хотя бы по отношению к самой себе? Правильно, сейчас тебе выгодно быть рядом. Быть здесь, потому что вернуться к своей бабке тебе тупо страшно. Ты не знаешь, что делать, и идешь у меня на поводу из личной выгоды. Так проще, когда кто-то что-то за тебя решает. Поэтому не надо строить из себя святую.

— Я не святая и никогда ничего из себя не строила.

— Согласен. Святые не бухают вискарь и не зажимаются с малознакомыми…

— Я поняла! — взмахиваю руками. — Поняла. Куда мы едем?

— Просто едем. Какая разница куда? Остановимся там, где понравится. Сейчас только заправимся.

У меня, как назло, урчит в желудке, и Ян добавляет:

— Ну и что-нибудь пожрем сами.

Пока Гирш заправляет машину, я брожу вдоль коротких рядков супермаркета на заправке. Беру холодный чай в бутылке, снеки и сэндвич. Расплачиваюсь сама.

Яна жду на улице, впиваясь зубами в теплую ветчину внутри треугольных кусочков тоста. Оказывается, я такая голодная, что готова слона проглотить.

В машине между нами снова повисает молчание. Я обдумываю его слова. В чем-то он прав, конечно. Мне нужно что-то делать, как-то меняться, но в голове такая каша… Слишком много событий для одного дня.

Я сбежала из дома, уехала черт знает куда с человеком, который меня ненавидит. Поступила, вероятно, очень глупо. Это же Ян, он может выкинуть все что угодно. Но моя злость на родных настолько сильная, что я готова существовать бок о бок с этим исчадием ада, лишь бы не возвращаться.

Может быть, к концу этого путешествия я действительно пойму, чего по-настоящему хочу от жизни. Какой хочу видеть себя!

Чтобы что-то изменить, нужно выйти из зоны комфорта, только проблема в том, что большинство в эту зону комфорта даже и не входили…

— Подай воды, — просит Ян.

Я тянусь рукой к заднему сиденью, ухватываясь за горлышко бутылки пальцами.

— Держи, — протягиваю ему.

Он кивает. Это, видимо, вместо спасибо.

— Ты водить умеешь?

— Нет. А что?

— Глаза слипаются. Тогда тормозим и ночуем тут.

Ян съезжает в какое-то поле и глушит мотор. Фары гаснут. Мне становится жутко. Мы одни черт-те где. Если он что-то задумает, меня никто не спасет. Я добровольно на это подписалась.

Даже пошевелиться страшно. Я сижу, прилипнув к спинке кресла, и смотрю перед собой.

Салон освещает лишь свет сенсорного экрана.

— Ты чего притихла? — Гирш ухмыляется. — На фиг ты мне не сдалась. Успокойся уже.

Дверь хлопает, и я медленно поворачиваю голову. Ян вышел на улицу. По тлеющему красному огоньку я понимаю, что он курит. Притягиваю колени к груди, скинув кроссовки, и наблюдаю за тем, как его тень перемещается вдоль машины. Туда-сюда.

Мой телефон включен, но сим-карту я выбросила. Интересно, что сейчас делают мама и бабушка? Не думать! Это не мои проблемы.

Вытягиваю шею и вздрагиваю. Гирш открывает дверь сзади и откидывает спинки кресел так, что пространство позади превращается в широкое спальное место, захватывая область багажника.

— Я спать. На кнопку щелкни, выруби зажигание.

Так и делаю.

Гирш укладывается сзади. Я слышу его дыхание, потому что в машине становится максимально тихо.

Просидев около получаса в одной позе и осознав, что он и правда уснул, выбираюсь из машины, чтобы сходить в туалет.

Брожу по полю в поисках хоть каких-то кустов, но, так и не отыскав ничего подходящего, писаю посреди поля. Главное — подальше от машины.

Когда возвращаюсь обратно, толком и понять ничего не успеваю. Темный рычащий силуэт появляется словно из ниоткуда. Я бегу, визжа на все поле, потому что за мной несется огромная псина. Она лает и вот-вот вцепится мне в ногу.

— Я-а-а-ан! — падаю, зацепившись за что-то, и ору как ненормальная. — Ян!

Огромная черная собака пока только рычит, иногда срываясь на лай. Стоит прямо надо мной, а ее слюни капают на мое плечо.

Ян, конечно, мне не поможет. Я полная дура, что рассчитываю на спасение.

Паника захлестывает с двойной силой. До машины буквально два метра.

— Чего ты оре…

Он открывает дверь. Пес тут же срывается с места.

— Сука!

Гирш матерится. Собака с диким рыком бросается на него, а откуда-то сбоку слышится мужской голос.

— Фу, Фрэнки. Фу!

— Он меня укусил, — это уже Гирш орет. — Блядь, какого хрена, Ника!

Глава 12

Ян

— Фу, Фрэнки. Нельзя.

Какой-то деревенский олух наконец отгоняет от меня свою шавку. Ногу простреливает едкой болью.

Как-то в детстве меня уже кусала собака, после мать таскала на уколы от бешенства, как по расписанию. Прекрасно просто!

Стискиваю зубы, трогаю место укуса, отчетливо чувствуя запах крови.

— На хрена ты туда поперлась? — ору на Малинину.

— Я, мне надо было.

Она сидит рядом со мной и зачем-то трогает мое плечо.

— Могла у машины поссать. Бесишь.

— Ребята, вы на частной территории, — раздается голос хозяина шавки. — Я частенько отпускаю Фрэнка побегать ночью. Хорошо, что сегодня вышел за ним следом, иначе одним укусом ты бы не отделался.

— Вот спасибо, — бросаю зло.

— Нужно обработать рану.

— Ян, он прав, — причитает Ника.

— Отвалите от меня.

Терпеть не могу всю эту жалость и повышенное внимание там, где оно на фиг не уперлось. Не отвалится у меня нога.

Поднимаюсь, резко вбирая в себя побольше воздуха. Место укуса печет.

— Давай, парень, за руль сесть сможешь?

— Смогу, — закатываю глаза и, обогнув машину, прихрамывая на левую ногу, сажусь за руль.

Ника забирается следом. Мужик со своим псом садится назад с таким видом, будто я их приглашал. Рядом с хозяином этот черный монстр помалкивает. Короче, ведет себя прилично, будто минуту назад не собирался отъесть у меня полноги.