Джудит Майкл - Паутина
— Не в этом дело. Это люди, а не игрушки, и нельзя вести себя с ними, словно это не так. Кроме того, за последний год они повзрослели. Может быть, поначалу такой номер и пройдет, но в конце концов обман раскроется. Как и большинство детей, они все еще заняты собой, но они умны, любопытны и полны любви. Они многое видят, ко многому прислушиваются, пытаются сопоставлять увиденное и услышанное со своими представлениями. А через какое-то время они начинают задавать множество вопросов, на которые очень сложно отвечать. Стефани, я ведь их хорошо знаю! И я не допущу, чтобы им причинили боль!
— Ты не допустишь, чтобы им причинили боль! Они же мои, а не твои дети! Ты же сказала, что они не куклы, которых можно то и дело передавать с рук на руки… да кто ты такая, чтобы говорить мне, что ты их хорошо знаешь, как будто ты можешь как ни в чем не бывало явиться в семью, занять мое место и заменить им мать…
— Я и есть их мать, — ледяным тоном ответила Сабрина. — И я действительно явилась в семью и заняла твое место. Я сделала то, о чем ты меня просила.
Стефани задрожала всем телом. Она рывком отодвинула блюдо, к которому даже не притронулась. Уголки ее губ грустно поникли.
— Значит, это мне и придется им сказать, да? Что их матери захотелось побыть кем-то еще и… она их бросила.
Отчаянные нотки в голосе сестры умерили пыл Сабрины, и ее душа невольно потянулась к Стефани, желая утешить ее. Но рука ее так и осталась лежать на коленях. Соперница моя, любовь моя, мелькнула у нее та же мысль, что и в Везле. Они сидели друг против друга, словно были чужими.
— Да, — без обиняков ответила она. — Именно это тебе и нужно будет им сказать.
— Но наверняка ведь можно придумать какой-нибудь способ сказать обо всем так, чтобы это звучало не так ужасно… — Стефани в отчаянии сжала руки, мысли лихорадочно теснились у нее в голове. — Обязательно должен быть способ объяснить, чтобы они все поняли. У каждого бывают безумные мысли. Наверное, они смогут это понять. Дети всегда думают о вещах, которые кажутся безумными и уму непостижимыми… если бы мне удалось дать им почувствовать, что я испытывала в то время, уверена, они простили бы меня. Такое прощение далось бы им непросто, но они бы меня простили, простили, я уверена.
Она посмотрела на свои руки.
— Нет, наверное, не простили бы. Наверное, они просто не смогли бы этого сделать. Они потеряли бы веру во все, в доброту своей матери… — Бросив взгляд на Сабрину, она поправилась: — …обеих матерей. Они возненавидели бы нас обеих, правда? Дети верят, что в мире все устроено надежно и предсказуемо, и, если бы я им сказала, что сделала, что мы обе сделали, они решили бы, что мир сошел с ума. Что в нем больше нет ничего надежного. Что в нем не на что и не на кого больше рассчитывать.
Вокруг слышались обрывки приглушенных разговоров, время от времени раздавался смех, звон бокалов, кто-то произносил тост, с кухни доносился звон посуды. Однако за столиком Сабрины и Стефани царила тишина. Они сидели совсем рядом, но Сабрине казалось, что они отдаляются друг от друга все быстрее и быстрее, словно в фильме, который прокручивается в ускоренном темпе обратно. Совсем скоро они превратятся в крохотные точки, что больше уже не способны узнать друг друга. Она не знала, как этому помешать; ей казалось — они бессильны, и единственное, что остается, — наблюдать, как точки становятся все меньше и меньше, пока не исчезнут.
Стефани поерзала на стуле.
— Но я обязана им обо всем рассказать, правда? Поверенный Дентона отправится в полицию, и вся эта история выплывет наружу. Все узнают, что я жива… я хочу сказать, что Сабрина Лонгуорт жива… и Пенни с Клиффом узнают об этом по телевидению, либо из газет, либо от людей… если я сама им все не расскажу. Либо от тебя. — Она посмотрела на Сабрину. — Но ты сказала, что не станешь этого делать. А я не смогу попросить тебя об этом. Попросить сказать им, что ты не их мать.
Нет, я их настоящая мать, я стала им матерью.
— Впрочем, все равно они обо всем узнают. Через час, через несколько часов после того, как поверенный Дентона побывает в полиции. Об этом будет известно, и это самое худшее, что может быть. Тогда, наверное, они меня уже не простят. Во всяком случае, если я сама им обо всем расскажу, они будут знать, что я поступила честно по отношению к ним… в конце концов. Хотя честность — не то качество, которым мы с тобой можем похвастаться, правда?
За тот год, что я была с ними, я вела себя честно. Все, что я делала, было продиктовано моей к ним любовью. И они это знают.
— Нет, я сама должна им обо всем рассказать, это единственный выход. Они мои дети, я хочу быть с ними, и если я причиню им боль, рано или поздно она пройдет. Дети легко приспосабливаются к обстоятельствам, они сразу же оправляются от удара. И мне не верится, что они совершенно счастливы. В глубине души они, наверное, чувствуют, что что-то в их жизни не так, как должно быть. Когда они…
— Нет, они счастливы, — перебила ее Сабрина, которая снова не смогла сдержаться. — Они прожили замечательный год, в течение которого были счастливы, любили сами и были любимы. Им и в голову не приходило, что в их жизни чего-то не хватает… — Нет, говорить так несправедливо, мелькнула у нее мысль. У нее нет права претендовать на детей сестры только потому, что минувший год в их жизни оказался удачным.
— Все равно не верю, — твердо ответила Стефани. — Они наверняка чувствуют, даже если не вполне понимают это, что-то не так. А узнав, что я их настоящая мать, они будут счастливы, потому что тогда все снова встанет на свои места. Они захотят быть со мной, и ни с кем больше.
К их столику, удивленно вскинув брови, подошел официант, и по знаку Сабрины убрал тарелки с нетронутой едой.
— Вам не понравилось, мадам? — спросил он, обращаясь к сестрам.
— C'était excellent. Malheuresement nous étions distraits.
— Nous reviendrons,[37] — добавила Стефани. Она посмотрела на Сабрину со смущением. — Разговаривать по-французски мне кажется таким естественным, хотя я чувствую, что лучше бы все-таки говорить по-английски. Такое впечатление, что во мне словно живут две женщины, что бы я ни делала. Какие бы решения ни принимала.
Выйдя на улицу, навстречу теплому вечеру, они направились в «Отель» той же дорогой, что пришли. Пройдя мимо изящных антикварных вещиц, расставленных в гостиной номера, мимо столика, на котором стояла ваза с фруктами и бутылка шампанского, Стефани вышла на террасу. Воздух был напоен ароматом поздних осенних цветов. Прижавшись спиной к стене, она смотрела на колокольню церкви Сен-Жермен-де-Пре.
