Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь
— Ты карьерист, — сказал Толстый, увидев оценку Матиаса, и с кривой усмешкой указал на свою двойку. — Я сразу заметил, чего ты добиваешься. Ты даже перестал мне подсказывать. Ну, теперь твоя мамаша может вздохнуть с облегчением. Это из-за нее, да?
Матиас промычал в ответ что-то невразумительное. Он совсем не собирался оправдываться перед Толстым. Потом, когда делали работу над ошибками, он много раз вызывался отвечать, чем неприятно поразил своих соучеников. Учитель тоже был удивлен. После последнего урока Толстый куда-то исчез, а во время обеда сел есть с другими ребятами. Матиаса, казалось, это не очень задело, но когда Толстый после обеда хотел уйти, он задержал его.
— Толстый, — сказал он, — есть разговор. Пойдем в парк.
— Но ведь идет дождь, — возразил Толстый, который все еще был обижен. — Что там делать под дождем?
— Подумаешь, — сказал Матиас. — Пойдем.
Они молча шли, подняв воротники курток, по извилистым дорожкам старого парка, не в силах преодолеть возникшую вдруг между ними враждебность. Деревья стояли голые, опавшую листву уже собрали в кучи, скульптуры из песчаника, изображающие сцены из мифологии, были темнее, чем обычно. Лица фигур, лишенные выражения, воспринимали дождь как часть того процесса уничтожения, чьими безмолвными заложниками они были.
Недалеко от пруда находилась мастерская. Она была не заперта. Туда-то и направились, промокнув и дрожа от холода, Матиас и Толстый. Они открыли дверь и уселись на сложенные в углу доски. Через небольшие окна под крышей проникал тусклый свет.
— Подожди, — сказал Толстый, — у меня кое-что есть.
Он вытащил из кармана куртки маленькую бутылку со шнапсом.
— Делим поровну, — сказал он и отдал ее Матиасу.
Матиас был равнодушен к крепким напиткам, но не хотел отказывать Толстому. Несколько глотков шнапса обожгли ему горло, по телу сразу же разлилось тепло. Теперь Матиас уже с сожалением отдал Толстому бутылку.
— Я иногда балуюсь этим, — сказал Толстый. — Сигарету? — спросил он и стал искать пачку — Что с тобой? — не выдержал он.
— Я не знаю, — ответил Матиас, — все вдруг изменилось.
— Девчонка? — хотел знать Толстый.
— Нет. Здесь все по-старому.
После двух-трех коротких увлечений у Матиаса вот уже полгода продолжался роман с девушкой, его ровесницей, которая жила в Вене и с которой он во время своих приездов ходил в кино, на дискотеки и даже спал. Она нравилась ему, они переписывались, но их отношения не были глубокими и когда-нибудь должны были без особых проблем закончиться. Он не питал иллюзий насчет верности своей подруги. Это не имело для него большого значения. Мать Матиаса делала вид, что ничего не замечает. Она все принимала как должное, чего нельзя было сказать об отношении Матиаса к Грегору.
— Ну что же, — сказал Толстый, докурив сигарету и тщательно затушив ее на полу, — неверное, ты прав. Не хотел бы я быть в шкуре твоей матери. За последние годы ты не очень-то радовал ее. Может быть, хорошие оценки как-то исправят положение. Ее друг все еще с ней?
Матиас кивнул.
— Она вполне сносно выглядит. Не то что моя. С тех пор как отец ей изменяет, она не может оторваться от еды. Сейчас ей все приходится шить на заказ, готовые платья не подходят. Я не хочу быть таким, как она, хотя я, конечно, предрасположен к полноте.
Он поднялся, встал перед Матиасом и вытянулся:
— Смотри, я похудел на два кило с тех пор, как приехал из дома. Заметно?
Матиас кивнул, хоть ничего и не заметил.
— Продолжай в том же духе, — сказал он, — и не очень-то уклоняйся от спортивных занятий.
— Я все еще такой неловкий, — сказал Толстый. — Все дело в этом.
Они помолчали. По крыше барабанил дождь, мокрая одежда неприятно прилипала к телу.
— Ну, — сказал Толстый, — нам пора возвращаться. Что ты хотел мне сказать?
— Пауль, — произнес Матиас. Он редко обращался к нему по имени, — я не хочу проводить рождественские каникулы с мамой.
— А, понятно, и ты не знаешь, как сказать ей об этом.
— Нет, не поэтому. Я не хочу говорить с ней о причине.
— Что ты имеешь в виду?
— Приезжает мой отец, — ответил Матиас. — Он хочет, ну да, я думаю, хочет, чтобы я поехал к нему. Это будет уже скоро.
— О Боже, — воскликнул Толстый, — но ведь твой отец застрял где-то на Карибских островах?
Матиас кивнул.
— Ну так в чем же дело? Ты каждый год проводил со своей матерью каникулы. А у тебя все гладко с твоим стариком?
— Не совсем, — медленно выговорил Матиас. — Конечно, в свое время он вел себя не очень-то мило. Но, я думаю, наступил момент, когда нужно выяснить наши отношения. Может быть, тогда все изменится к лучшему.
— Я бы тоже попробовал, если бы у нас все было, как у вас. Но мой отец еще живет с нами и пока не бросил мать. Правда, он обманывает ее на каждом шагу, и в этом нет ничего хорошего. Так надоело это постоянное напряжение и бесконечные раздраженные намеки матери. Они вечно ждут, чью сторону я займу. Все это убивает меня, и я ненавижу обоих. Иногда мне кажется, лучше бы уж он ушел от нас совсем, чем жить так.
Матиас не ответил. Он почти ничего не знал об отношениях между родителями в семье своего друга, но все же нашел, что его положение хуже. Уже три года назад его стала угнетать неуравновешенность их отношений с матерью, да и она сама тоже. Он много думал об этом. Сейчас у него появилась не только надежда на решение этих проблем, но и надежда обрести свободу. Правда, разбираться с некоторыми неприятными для него делами все равно придется. Ему стало легче, когда Толстый одобрил его визит к отцу.
Дождь стал сильнее. Выйдя из мастерской, они побежали сначала рядом, но потом Толстый отстал, и Матиас слышал, как он пыхтит сзади.
— Подожди, — крикнул друг, когда расстояние между ними увеличилось.
Матиас остановился и закрыл глаза. Подставив свое лицо быстро падающим каплям, он на какое-то мгновение ощутил необъяснимое состояние счастья, несмотря на струйки воды, стекающие за воротник рубашки. Толстый догнал его, и они поспешили к главному зданию интерната.
Во время занятий, приходившихся на вторую половину дня, Толстый еще раз подошел к Матиасу и спросил, знаком ли тот со второй женой своего отца.
Матиас покачал головой и сделал вид, что очень занят. Он не хотел больше обсуждать эту тему.
— А твоя мама, — настаивал Толстый, — знает ее?
— Она знала вторую жену моего отца, когда та была еще ребенком, — ответил Матиас. Потом он быстро встал и ушел в библиотеку.
Хутор Ганса Ахтерера находился на севере Нижней Австрии, которую тогда называли Нижне-Дунайской, и примыкал к деревне Бойген, в которой насчитывалось примерно тысяча двести жителей и триста тринадцать домов. В предпоследний военный год треть жителей, то есть мужчины в призывном возрасте, служили в немецкой армии.
