Катажина Михаляк - Ягодное лето
Откуда она могла это знать?! В графике дежурств действительно на этих выходных фигурировал Павел.
– Поедешь в Радом. И если там твоя судьба изменится – тогда вернешься и заплатишь мне за работу.
– Но я бы хотела сейчас… – заблеяла Габриэла, а цыганка решительно и сердито ее прервала:
– Нет! Потому что тогда ты не поедешь. И я не получу удовольствия от такого хорошего гадания. Там, в Радоме, – она постучала пальцем в атлас, – исполнится твое самое заветное желание. Не упусти свой шанс!
Самое заветное желание?
Быть такой же, как все?
– Пообещай, что поедешь.
Габриэла сидела словно окаменев.
– А если не поедешь… – цыганка зловеще усмехнулась, – если не поедешь – то я нашлю на тебя порчу и ты станешь еще уродливее!
– Ладно, ладно! – Габриэла аж подскочила от страха, хотя с трудом могла себе представить, что могла бы стать еще уродливее, чем была. – Я обещаю! Я поеду на курс хиромантии, только очень прошу – на насылайте на меня порчу!
Цыганка улыбнулась снова, на этот раз – довольно, как кот, поймавший добычу.
– Жду тебя в понедельник. Ты принесешь мне добрые вести. И деньги.
Габриэла крепко сжимала в пальцах монету.
Она чувствовала себя не в своей тарелке, потому что, несмотря на свое обещание, пыталась найти способ обмануть гадалку. А что она могла поделать? Ей очень не хотелось ехать в Радом. Она ужасно боялась внезапной перемены судьбы (трое мужчин уже в этом году?!), которую обещала ей цыганка.
Наконец Габрыся сделала глубокий вздох и подбросила монетку в воздух.
Если бы это было в кино – то монетка медленно и плавно пару раз прокрутилась бы в воздухе, блеснула бы в свете выставленных софитов, имитирующих рассеянный свет свечей, а после этого упала бы с тихим, но отчетливым звуком на каменный пол.
Но это в кино.
А тут…
– Черт… – ругнулась Габриэла, вползая под кровать в поисках монеты. – Ну, что ты скажешь, дорогая моя? Орел?! Едем.
И больше не раздумывая, она сунула в сумку то, что попалось ей под руку: ночную сорочку, зубную пасту (щетку надо купить) и один носок (вот зачем ей носок, да еще один?!) и поскакала на вокзал. И уехала. Незнамо куда. То есть в Радом. На курс хиромантии.
Через два часа она шла по сонной улочке города, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь слезы, градом катящиеся из глаз: перед отъездом она вставила в них контактные линзы. Первый (и последний!) раз в жизни она решила быть красивой, когда встретит своего суженого. Уж по крайней мере глаза у нее были красивые – желто-золотые, как у кошки, их вполне можно было показывать обещанным принцам!
Но эти дурацкие линзы ей пришлось на полдороге снять – слишком сильно болели глаза. Со вздохом облегчения она достала ненавистные очки, но слезы из натертых линзами глаз продолжали течь и капать.
Габриэла поморгала, чтобы увидеть окрестности, завернула за угол и… уперлась носом прямо в камеру.
– Сорри, – пробормотала она и хотела обогнуть неожиданное препятствие, но ей это не удалось.
Кто-то схватил ее крепко за руку и, прежде чем она успела испугаться (а чего бояться – среди белого дня-то?), сорвал ей с носа очки, снял ее лицо на камеру и снова водрузил ей очки на нос.
– Не двигайтесь!
В лицо девушке целился объектив камеры. Она застыла неподвижно, с глупым выражением лица. Как бы то ни было, а она имела право быть удивленной и ошарашенной – не каждый день на тебя нападает Большой Глаз. И гном.
– Прекрасно, – резюмировал гном. – Ты фотогиеничная.
– Фотогеничная, – поправила его машинально Габриэла.
– О! И языкастая! – обрадовался гном, который до сих пор держал ее за руку, что она только что заметила. Габриэла вырвала руку из его пальцев и хотела было пойти своей дорогой, как и сделал бы любой другой человек на ее месте, но гном не дал ей этого сделать.
– Слава и сто тысяч, – заявил он, снова хватая ее за запястье, а Большой Глаз с готовностью уставился ей в лицо, готовясь запечатлеть ее реакцию. Габриэла подняла задумчиво брови и неожиданно… расхохоталась. И этот искренний, радостный смех вдруг так изменил девушку, что оператор пришел в бурный восторг:
– Я же говорил, что ты фотогиеничная!
– Фотогеничная!
– Сто двадцать, – заявил гном.
– Двести, – Габриэла вступила в игру, даже не зная, во что они играют.
Человечек скривился, словно от зубной боли, а камера уставилась на Габриэлу, как будто она сказала что-то неприличное.
– Сто пятьдесят.
– Двести двадцать.
– Эй, эй, дамочка, так нельзя! Имейте совесть – не торгуйтесь! – запротестовал гном, взволнованно и возмущенно воздев короткие ручки к небу. На этот раз – свои ручки.
– А я буду торговаться.
– Ну ладно. Двести – или я ищу другую.
Габриэла была слишком самолюбива, и ее эго не вынесло бы ни поражения в торговле, ни того факта, что кто-то решил бы в пользу поисков «другой».
– Двести, – и она протянула руку.
Гном плюнул в свою, и они ударили по рукам.
Девушка вытерла руку об юбку и невинным тоном спросила:
– А о чем мы торговались?
Ее собеседник молча посмотрел на нее с изумлением, а потом ткнул пальцем в свою футболку, на которой красовалась розово-золотая надпись.
– «Чудовище и красавица» – послушно прочитала Габриэла. – И что?
– Эй, дамочка, ты что, телевизор не смотришь?
– Нет, – коротко ответила она. – У меня дома телевизора нет. Знаете, о войне и о налогах я и так все узнаю, что мне положено. На это у меня имеется Интернет, и я в нем слежу за важнейшими событиями, по заголовкам.
– Ну, так тогда ты должна была бы знать о всепольской акции под названием «Чудовище и красавица».
– Что-то такое мельком видела, а что?
– Поздравляю: ты официально сейчас стала обладателем титула «чудовище».
У Габриэлы вытянулось лицо.
Вообще-то все это было странно: человек приезжает в Радом на курс хиромантии, а на улице этого города на него нападает Большой Глаз и на глазах тысяч (а может быть, и миллионов) телезрителей его называют всепольским Квазимодо. Габриэла, конечно, отдавала себе отчет в том, что она не красавица. Но чтобы уж прямо «чудовище»? Ладно бы назвали каким-нибудь уродиком – но чудовище?!
– О нет, нет, я разрываю наше соглашение!
Она уже хотела развернуться и уйти, задетая за живое, но гном был быстрее.
– А поздно, милая, – он снова схватил девушку за запястье, что ей порядком надоело, надо сказать. – Ты дала согласие на глазах миллионов свидетелей. У тебя имеются в копилке лишние двести тысяч, чтобы заплатить неустойку?
На это Габриэла только нервно хихикнула.
– Ну так ты в деле. Хочешь ты этого или нет.
Если бы Габриэла знала, что благодаря этой дурацкой монете она окажется в этом месте в это время и с ней случится такое, она бы просто безжалостно выкинула вообще все двадцатизлотовые монетки! А город Радом, вместе с курсом хиромантии, вычеркнула из всех доступных ей карт. Хотя прежде всего… прежде всего она не отправилась бы к гадалке, чтобы покорить сердце Павла.
